|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

ГЛАВА VII
ПРЕДПОСЫЛКИ ЕДИНЕНИЯ

Формальные и содержательные условия единения

Мы разделили различные категории любви и модификацию в них intentio unionis. Кроме того, мы рассмотрели большое значение инкорпорирующих ценностных сфер для качества и глубины любви, или взаимопроникновения ее взглядов. Поэтому мы можем теперь ясно обозреть предпосылки высшей формы общности — «единения». Мы видели, что она предполагает определенную степень intentio unionis. Реальное осуществление единения требует, чтобы имело место взаимопроникновение взглядов такого рода любви, которое подразумевает единение, т. е. стремится приобщиться к существу другого человека. Intentio unionis такого рода мы находим только в категориях брачной любви и тематической святой любви. Итак, мы можем сказать: единение предполагает, что речь идет о взаимопроникновении взглядов брачной или тематической святой любви. Теперь мы приведем по отдельности моменты, необходимые в качестве условия единения.

Первое: содержательное и формальное высшее напряжение intentio unionis и intentio benevolentiae. Содержательное: intentio unionis направлено на самое узкое и подлинное приобщение к любимому человеку, на приобщение к его сущностному слову. Характер intentio benevolentiae — самый возвышенный и щедрый. Изливающаяся доброта, эта фундаментальная материя любви, должна быть здесь представлена в своем высшем выражении. Воспламеняющая, победоносная сила любви должна иметь совершенно законченную форму. Формальное: intentio unionis и intentio benevolentiae имеют высшую степень, а именно такую, что их связь — самая тесная из всех мыслимых. Они ни в коем случае не параллельны — они пронизывают друг друга.

Второе: самораскрытие, или «обмен» глубочайшим сущностным словом, должно быть взаимным; этот обмен должен быть полностью тематичен во взаимопроникновении взглядов любви.

Третье: это должно быть полное понимание и знание о том, что тебя понимают, прежде всего — в отношении сущностного слова.

Четвертое: любовь в жизни обоих партнеров должна играть столь центральную роль, что счастье и благополучие другого должно быть настолько же тематичным, что и собственное счастье и благополучие. Равным образом в жизни каждого из них должно занимать главенствующее тематическое место единение с другим.

Пятое: любовь обоих должна быть одинаково интенсивна, т. е. с обеих сторон иметь характер бесконечности.

В этих формальных условиях уже заключено многое, связанное с инкорпорированностью, необходимой для единения. Прежде всего принципиально исключается любое противоречие между ценностной сферой, в которой происходит взаимопроникновение взглядов, и той сферой, в которую оба партнера инкорпорируются в результате любящего принятия другого. Кроме того, взаимопроникновение взглядов любви должно происходить в той ценностной сфере, в которой оба человека прежде всего находятся как целое — будь то в случае, когда они находились там раньше, или в результате перемещения туда их «центра тяжести» под воздействием любви. Иначе обмен глубочайшим сущностным словом не может состояться. Кроме того: оба человека должны быть инкорпорированы в отношении этого глубочайшего сущностного слова в одну и ту же ценностную сферу.

Но на один чрезвычайно существенный вопрос мы еще не ответили. Достаточно ли для единения того, что оба человека в своем взаимопроникновении взглядов встречаются в той ценностной сфере, в которой они сами по себе самым глубинным образом инкорпорированы, или решающую роль для единения играет помимо такого формального согласия еще и содержательная природа данной ценностной сферы? Могут ли, например, два преимущественно в витальном укорененных человека достигнуть единения при взаимопроникновении взглядов в данной ценностной сфере?

Специфически личностная ценностная сфера как главный фундамент любви

Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратить внимание на один момент, который имеет решающее значение и помимо отношения к поставленному здесь вопросу. Прежде всего, мы должны уяснить себе, что любовь как таковая уже изначально имеет отношение к совершенно определенным ценностным сферам. Любя, я уже нахожусь прежде всего в ценностной сфере личности как таковой. В противоположность другим межличностным установкам, таким, как восхищение другим человеком, радость от общения с ним, любовь по своей сути относится к чужой личности как таковой, а не как к носителю отдельных качеств. Мы уже видели ранее, что любовь отвечает не на отдельные достоинства любимого человека, а всегда на его личностный целостный ценностный характер; это проявляется тем ярче, чем больше любовь — в наиболее выраженном виде в брачной и тематической святой любви. В своей любви мы столь реально обращены к любимому человеку, что имеем в виду не что-то в нем, не его качества, а его самого.

Следовательно, всякая любовь с необходимостью заключает в себе intentio unionis. Мы можем восхищаться художественным миром какого-либо человека и наслаждаться его обществом, мы можем интересоваться его глубокими идеями и желать обменяться с ним мнениями, мы можем стремиться к общению со значительным, гениальным человеком, оказавшим влияние на развитие той или иной сферы жизни, наслаждаться окружающей его атмосферой — но если мы кого-нибудь любим, то наблюдается нечто совершенно другое: в этом случае речь идет не об объективных безличных ценностных сферах, а о нем самом, о драгоценности его личности.

Конечно, тем самым предоставляется широкий простор многим ценностным сферам, однако прежде всего затрагивается одна ценностная сфера — а именно, ценностная сфера человека как такового. Здесь всегда предполагается специфическое ценностное царство, которое не может быть реализовано во внеличностном, которое связано только с личностью: это магия представшей мне духовной индивидуальности, этот глубокий таинственный мир в себе, это чувствующее сердце, это необыкновенное внутреннее напряжение и живость, способность постигать ценности и отвечать на них, эта высокая реальность — короче говоря, «чудо» личностного бытия по сравнению со всем аперсональным, с прекрасной природой, с великим произведением искусства.

Эта ценностная сфера и является в первую очередь живой основой любви. Любя, я всегда нахожусь в этой ценностной сфере — при любом взаимопроникновении взглядов любви, хотя в каждом отдельном случае и в очень разной мере. В зависимости от той ценностной сферы, в которую помимо этого особенно инкорпорирована моя любовь, которая определяет качество и глубину последней и накладывает на нее особую печать — например, печать более витальной или более духовной любви — эта основополагающая ценность личностной сферы равным образом представлена в более или менее полном смысле. Формально же она всегда подразумевается, поскольку любовь в формальном отношении всегда объемлет другого человека в целом.

Но если я в своей любви прежде всего обращен к очарованию другого человека, к грации его жизненных проявлений, к прелести жизни, раскрывающейся в нем, если содержание этой любви привязано к витальному, то имеет место внутреннее противоречие между формальной интенцией любви — сосредоточиться на человеке в целом и относиться к ценности его личности как таковой — и содержательным качеством любви, т. е. той ценностной сферой, в которой я фактически постигаю в своей любви другого человека и в которой я сам нахожусь.

Формальная интенция любви распространяется на высшую, религиозную ценностную сферу

Такая дисгармония между формальной интенцией любви и ее содержательным качеством исчезает только в такой любви, при которой другой человек предстает передо мной как полная достоинств личность в своих глубочайших бытийных слоях, когда я принимаю его не только как очаровательное создание, но и как драгоценный духовный сосуд с его таинственной связью с Богом. Либо, если посмотреть с другой стороны, можно сказать и так: я содержательно соответствую формальному устремлению моей любви только в том случае, когда я, любя, нахожусь в такой высокой ценностной сфере, которая воплощает в себе глубочайший смысл личности. Только в этом случае любовь обладает серьезностью и глубиной, отвечающей той основополагающей обращенности к другому человеку как таковому, которая в формальном отношении представлена во всякой любви в ее отличии от других межличностных установок.

Поэтому мы должны сказать: от этого внутреннего противоречия страдает всякая любовь, если она не инкорпорирована в религиозную ценностную сферу. Такая любовь представляет собой любовь-«привязанность», когда любящий как бы наносит «удар в спину» фундаментальной интенции любви. Любовь в Боге к другому человеку является не «сублимированной» любовью, а вообще единственной зрелой любовью, в которой достигла полного развития ее формальная интенция. Если любовь не достигает осознания необходимости спасения другого человека и не принимает его в Боге, она перечеркивает саму себя, не соответствует собственной интенции. Более того, мы можем сказать: только любовь во Христе, воспринимающая другого человека как «сосуд благодати», как существо, призванное приобщиться к Божественной жизни, проникает в глубочайшую его суть и приобретает то высокое качество победоносного пыла и мягкой умиротворенной непорочности, которая представляет собой в содержательном отношении чистейшее проявление «любовного».

Только в этом случае также и в чисто качественном отношении материя любви, intentio benevolentiae, приобретает ту возвышенную, подобную волшебному эликсиру необоримую сладость и неисчерпаемость, благодаря которой только и возможно «освобождение» человека из скорлупы «собственной жизни», когда «дела» другого человека до самой последней детали становятся нашими делами, а его бытие становится для нас столь же тематичным, как и наше собственное.

Только когда оба взгляда — при полном противостоянии — встречаются друг с другом как бы обойдя вокруг Христа, они находят с Его стороны — сверху — путь к глубочайшей интимнейшей тайне другой личности, не доступной непосредственному взгляду от человека к человеку. Любовь приводит к полному единению только при полном взаимопроникновении взглядов во Христе. Если даже не относиться к этому как к реальности, все равно никто не может отрицать существования того уникального качества любви, которое мы наблюдаем у святых.

Это формальное устремление любви к самой высшей ценностной сфере не следует, однако, понимать в том смысле, что всякая любовь должна быть инкорпорирована во Христе таким образом, как это имело место у св. Франциска Сальского и св. Иоанны Франциски Шантальской или у св. Франциска Ассизского и брата Леоне. В этом смысле нельзя считать любое чувство дисгармоничным только потому, что его качество не имеет такого окончательного выражения. Конечно, это идеал, и в этом случае у обоих любящих предполагается такая полная жизнь во Христе, что мы должны выделить это явление как совершенно необыкновенное.

Для преодоления диссонанса между формальной фундаментальной интенцией любви как таковой и содержательной ценностной сферой, в которой натурализована данная любовь, достаточно, чтобы это была такая любовь, когда другой человек любим также и в Боге — следовательно, такая любовь будет включать в себя и осознание необходимости спасения и освящения другого человека. Другими словами, если любовь только «впадает» в религиозную сферу, нет необходимости — в смысле ее фундаментальной интенции, — чтобы она была натурализована в первую очередь в ней. Бог не обязательно должен быть темой отношений, как это имеет место в идеальном случае, но при этом отношения должны строиться на этом фундаменте и находиться под знаком ориентации на абсолютное. Любовь в своем последнем, высшем слове, которое она говорит любимому, должна относиться к его спасению и освящению. Если она не достигает этого, то она — по сравнению со своим фундаментальным стремлением к тотальному охвату любимого человека — застревает на полпути.

Все это прежде всего относится к любви как таковой, в том числе и к односторонней любви. Но это в полной мере применимо и к взаимопроникновению взглядов любви — к любовным отношениям. Мы особо не подчеркивали этого различия по той причине, что это само по себе очень важное различие не существенно для отношения формальной фундаментальной интенции любви к самой высокой ценностной сфере.

ГЛАВА VIII
ОБЪЕДИНЯЮЩАЯ, СИЛА ЦЕННОСТЕЙ

Прорыв в глубинный слой личности вызывает самораскрытие по отношению ко всем людям

В предшествующем изложении мы показали, что в одной или нескольких сферах натурализованы не только любовные отношения, но вместе с тем в этих ценностных сферах некоторым новым образом натурализуются также и оба партнера. Теперь нам необходимо рассмотреть еще один факт, который, с одной стороны, стоит в тесной связи со сказанным — и эти два факта взаимно проясняют друг друга — а с другой стороны, имеет решающее значение для понимания сущности общности: ценностям или самим ценностным сферам внутренне присуща объединяющая сила, они обладают сущностно основанной на их ценностной природе virtus unitiva, и наоборот: всему недостойному присуще разобщающее влияние, глубоко изолирующее людей, которые этому недостойному предаются. Это подтверждается как в переживании, так и в метафизическом, т. е. объективном смысле. Рассмотрим сначала опытную сторону.

Virtus unitiva ценностных миров проявляется уже в любой одинокой взволнованности миром добра и красоты. Если мы вспомним те случаи, когда, например, при виде возвышенной красоты заката или просветляющей человеческой доброты перед нами сразу раскрывается мир ценностей в его приносящей счастье реальности и бесконечности и глубоко трогает наше сердце, то мы увидим, что вместе с «пробуждением» от серой, повседневной инертности, от состояния самоизоляции на периферии жизни одновременно происходит выход из состояния «закрытости» по отношению к «чужим» людям. Происходит прорыв к Богу, человек осознает и переживает свою встроенность в космическое пространство, рушится преграда, отделявшая его от людей, с которыми его не связывали никакие особые отношения. Возвышающая и выводящая в мир «подлинного», самодостаточная, обращающаяся к нам в своем суверенном величии сила добра и красоты является одновременно той силой, которая объединяет нас со всеми людьми, подчиненными этому миру.

Человеческая личность в духовном смысле обладает «внешней» и «внутренней» стороной. Если личность закрыта, то она соприкасается с другой личностью только своей «внешней» стороной — и ее воспринимает только «снаружи». Новое происходит тогда, когда человек раскрывается: обнаруживается его «внутренняя» сторона, и эта последняя соприкасается с другой личностью. Любая глубокая взволнованность ценностями означает прорыв наружу этой внутренней стороны, самораскрытие личности навстречу другим людям, которые теперь воспринимаются изнутри и на их метафизическом месте. Раскрытие человека, сердце которого тронул луч из мира добра и красоты, является одновременно раскрытием по отношению к другим людям. Одновременно с исчезновением — под воздействием соприкосновения с миром ценностей — корки равнодушия, эгоизма, гордыни, образовавшейся на внешней стороне личности и изолировавшей ее, происходит ее воссоединение со всеми другими личностями. Прорыв глубинного слоя личности, взволнованной этим абсолютно значимым, независимым от всякого произвола, открывающимся над нами царством ценностей, есть одновременно исчезновение разделяющих барьеров между личностями.

Переживаемое объединение с другими людьми

«Пробуждение» под влиянием ценностей представляет собой также и в чистом переживании объединение со всеми остальными людьми. Даже если другие люди — находятся ли они рядом или далеко — не взволнованы миром ценностей, тем не менее тот, кто этим миром взволнован, в своем «бодрствовании» видит всех других людей на их объективном метафизическом месте и переживает объективную связь с ними, полную солидарность и глубочайшую заинтересованность делами друг друга — а именно, не такую заинтересованность, которая только что возникла, а такую, которую он только сейчас осознал. Вспомним то, что пережил при своем обращении старец Зосима из романа Достоевского «Братья Карамазовы» — то, как он был потрясен «ценностью» человеческой личности в своем слуге, к которому он плохо относился, и как в состоянии потрясения произошло его «освобождение», разрушившее его изоляцию по отношению к другим людям. В заключительном хоре «Девятой симфонии» Бетховена удивительным образом запечатлен этот порыв к окончательному единению людей в результате того духовного бодрствования, которое вызывает подлинная взволнованность миром ценностей.

Мы также не должны оставить без внимания тот факт, что подлинная взволнованность миром ценностей — в противоположность всяким эстетским заблуждениям — всегда означает актуализацию ценностностремительной и ценностноответной установки, т. е. также и актуализацию «благоговейно и смиренно любящего» Я. В заинтересованности ценностью, во взволнованности ее объективным логосом, в преданности ее суверенному величию в личности пробуждается смиренно и благоговейно любящее Я, и, следовательно, она открывается не только навстречу ценностям, но и глубочайшим образом — навстречу другим людям. По-настоящему «овеянная» дыханием ценностей и в результате этого «раскрывшаяся» личность оказывается на фундаментальной позиции любви, доброты, свободы, она не только «открыта» по отношению к другим людям, но и вовлекает в свою любовь всех остальных.

Конечно, периферийная связь с другими людьми, например в повседневном общении, будет разрушена в результате подобного глубокого переживания. Другие люди иногда становятся помехой нашей взволнованности какой-нибудь подлинной ценностью. Тогда мы, естественно, ищем одиночества, однако только потому, что такой род связи держит человека на периферии. Одиночество, к которому стремится человек, означает не действительное отдаление от других людей, а лишь способ более глубокого их «обретения». Чтобы вступить с другими в глубинную связь, необходимо освободиться от периферийных привязанностей.

Наоборот, недостойное актуализирует в людях, преданных ему, высокомерное и чувственное Я. Недостойное искажает, ожесточает человека — оно «закрывает» его и глубинно разобщает с другими людьми.

В то же время эта переживаемая virtus unitiva мира ценностей, очевидно, усиливается совершенно новым образом в другом направлении, когда мы знаем о том, что другие люди взволнованы той же самой ценностью, или когда они инкорпорированы в ту же саму ценностную сферу (в узком смысле слова), что и мы. Тогда мы встречаемся с ними как бы в одной ценностной сфере и чувствуем себя связанными и объединенными с ними в ней. Эта связь тем теснее, чем глубже согласие в отношении данной ценности.

Но мир ценностей обладает некой virtus unitiva не только постольку, поскольку он с необходимостью является основанием переживания единения в человеке, взволнованным этим миром — он «объединяет» также чисто метафизически и объективно попадающих в сферу его влияния. Мы уже видели, что это переживание объединяющего порыва, имеющее место тогда, когда человек глубоко взволнован миром ценностей, — это не переживание объединения с другими людьми, которое только что произошло. Напротив, в этом переживании человек осознает объективную связь между людьми, которая зиждется на их совместной инкорпорированности в мир ценностей в целом. Человек доходит до осознания уже раньше существовавшей объективной связи и солидарности. Человек обнаруживает эту центральную «общую заинтересованность» и «солидарность» как уже осуществившуюся независимо от него самого. Это объективное единство является как бы «плодом» virtus unitiva мира ценностей. Ведь объективная связь человека как такового с миром ценностей и с сущностью всех ценностей, Богом, означает инкорпорированность в мир ценностей в соответствии с первым общим смыслом этого слова. Уже эта инкорпорированность позволяет человеку как таковому оказаться в сфере действия обобществляющей силы ценностей. Поэтому объективная совместная инкорпорированность всех людей уже означает их единство — еще до всякого переживания такого единства.

Все сказанное равным образом относится и к недостойному: также и в чисто метафизическом плане в нем заключена разобщающая, изолирующая сила.

Мы ясно видим здесь глубинную метафизическую связь любви и ценности.

Сущностная связь между ценностью и единением

Эта virtus unitiva мира ценностей, особенно в метафизическом смысле, не «доказуема» и тем более не выводится формально. Речь идет о том, что unio основано на специфически содержательной природе ценности. Это основание как таковое не может быть сразу констатировано внешним образом, как бы «осязаемо» считано с внешнего объективного аспекта — как, например, тот факт, что любое изменение предполагает причину или что цвета для своего объективного существования требуют в материальном мире категории протяженности, некоего носителя, «определенностью» которого они являются. То, что мы имеем здесь, это самая окончательная, самая внутренняя сущностная связь между ценностью и единством, или объединением личностей. Эту сущностную черту можно увидеть только в результате полного погружения в смысл ценности, в ее уникальную, суверенную значимость, в ее несводимую ни к чему другому содержательную природу. С другой стороны, будет ошибкой рассматривать эту синтетическую взаимосвязь в качестве некой аналитической, понимая ценность как заведомо «объединяющую». Природу ценности можно понять прежде всего независимо от virtus unitiva. То, что делает ценность ценностью, — это не «влияние».

Момент virtus unitiva ценностей ярко высвечивает теперь сущность всех вышерассмотренных объединений людей, возникающих из любовного взаимопроникновения взглядов. На всех ступенях объединения вплоть до полного единения мир ценностей играет совершенно незаменимую роль. Как было сказано, всякая любовная заинтересованность основана на ценностной данности другого человека. Ценности и их язык делают другого человека привлекательным в духовном смысле. Уже в этом проявляется virtus unitiva ценностей. Данность недостойного отталкивает и разобщает. Здесь ценность любимого человека, на которую отвечают, раскрывает свою virtus unitiva. Но кроме того, рука об руку с любым подлинным единением происходит целостное инкорпорирование обоих людей в одну или несколько ценностных сфер. В соответствии с этим можно говорить о двух направлениях, в которых раскрывается virtus unitiva мира ценностей: во-первых, это направление изнутри, в силу ценностной мотивации любви, а затем — сверху и снаружи, поскольку мир ценностей чисто объективно объемлет и объединяет обоих инкорпорированных партнеров. Очевидно, эта virtus unitiva усиливается, во-первых, в зависимости от степени инкорпорированности обоих в данную ценностную сферу, т. е. в зависимости от вида и интенсивности взаимной любовной обращенности и от той роли, которую играют эти отношения в жизни обоих; во-вторых, в зависимости от высоты ценностной сферы: чем она выше, тем глубже и подлинней вызываемое ею объединение инкорпорированных в нее в результате взаимопроникновения взглядов любви партнеров. Отсюда, как мы уже видели, подлинное единение может произойти только при инкорпорированности в самую высокую ценностную сферу.

В противоположность этому недостойное не может ни мотивировать любовь, ни объединить двух людей, инкорпорированных в сферу недостойного. Конечно, существуют и греховные любовные отношения, но если здесь имеет место настоящая любовь, то эти отношения сами по себе с необходимостью инкорпорированы в ту или иную ценностную сферу, а негативные моменты привносятся из совершенно иной области. Любовная связь является греховной либо тогда, когда она преступает объективные священные границы, например в случае нарушения брачного обета — случай Франчески да Римини — либо когда нелигитимным образом вовлекается сфера чувственного, как это имеет место при всяком сожительстве, например, в отношениях между кавалером де Грийё и Манон Леско.

Возражением не может служить и вышеупомянутый случай, когда невосприимчивых к ценностям людей взаимно привлекает тривиальность другого. Если это любовь, то само по себе негативное качество тривиального в формальном смысле ложно принимается за ценность, и таким образом формально имеет место ценностный ответ. Хотя такие отношения инкорпорированы также и в сферу недостойного, однако за этим по крайней мере следует содержащаяся с необходимостью во всеобщей интенции любви инкорпорированность в ценностную сферу личности как таковой. Несмотря на то что объективно отрицательные качества играют решающую роль в том, что эти люди привлекают друг друга, однако воздействие той или иной приятной для них черты само по себе не имеет ничего общего с любовью и обусловливает лишь совершенно поверхностную связь. На одном этом не может строиться настоящая любовь.

Для нее всегда необходимы подлинные ценностные моменты в целостном качестве, по крайней мере феноменально. Насколько речь идет действительно о любви, всегда имеет место virtus unitiva мира ценностей. Сфера недостойного, которая одновременно, не будучи осознаваема в этой своей функции, играет здесь инкорпорирующую роль, означает минус в истинной связи, хотя и не просто разобщающий момент, поскольку она формально функционирует в качестве ценностной сферы, в качестве мнимой ценности, a не как явно недостойное.

Рассмотрение личностных оснований общности в широком смысле ясно показало нам уникальную роль чисто объективного безличного фактора — мира ценностей. Но познание virtus unitiva ценностей имеет решающее значение не только для понимания любого объединения людей в результате любовного взаимопроникновения взглядов — оно прежде всего является ключом к пониманию объективных общественных образований, к которым мы сейчас и обратимся.

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|