|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

ГЛАВА V
ВИДЫ ЛЮБВИ

Однако для того, чтобы осуществилось единение, взаимопроникновение взглядов любви должно быть совершенно особого рода. Должна иметь место такая любовь, в которой intentio unionis имеет совершенно особый характер. Поэтому для понимания формальной предпосылки единения нам необходимо рассмотреть различные ступени intentio unionis. Последнее присуще всякой настоящей любви. Но совершенно не обязательно, чтобы это intentio (стремление) было направлено на единение, — необходимо лишь, чтобы было стремление к единству в том смысле, в каком вообще все души связаны между собой в Боге, перед Богом и благодаря своей совместной упорядоченности вокруг Него. «Любовь», которая не стремится явно или по крайней мере имплицитно⁸ к такой связи, не может называться любовью. Такой вид intentio unionis начисто исключен в любви к ближнему. В определенном смысле за рамки этого выходит также то желание приобщиться к любимому человеку, которое свойственно, например, дружбе, всем отношениям, основанным на чужой индивидуальности. В этом случае человек стремится к частичному союзу, будь то приобщение к личному обаянию другого, к его судьбе или к любым проявлениям его личности.

Совершенно новый этап мы имеем в том случае, когда любовь такова, что intentio unionis имеет не частичный характер, а по крайней мере формально относится ко всему человеку в целом, т. е. к самой личности, а не к тем или иным ее проявлениям. И хотя самое большое в качественном отношении пространство все еще остается свободным, тем не менее этот вид intentio unionis создает формально совершенно новую ситуацию, которая четко отделяет виды любви, находящиеся в ее границах, от находящихся за ее пределами. Поэтому анализ условий единения делает необходимым различение основных видов любви, в каждом из которых intentio unionis имеет разный характер: эта проблема и сама по себе имеет огромное значение.

Вид любви определяется тремя различными моментами. Во-первых, своей силой. Я люблю одного человека больше, чем другого; я отвел ему важное место в своей жизни и прежде всего в своем сердце. Очевидно, это различие в степени и интенсивности любви имеет большое значение. Во-вторых, любовь сильно различается своим качеством и глубиной. Если мы, например, сравниваем витальную любовь Хосе в опере Бизе «Кармен» с возвышенной любовью Леоноры в бетховенском «Фиделио», то нас поражает именно различие в качестве любви. Наконец, любовь различается категориально. Под категорией мы подразумеваем здесь то своеобразие, что отличает, например, дружескую любовь от супружеской любви. Эти три аспекта, характеризующие любовь, с одной стороны, необходимо четко различать; но, с другой стороны, как мы увидим позднее, между ними существуют разнообразные взаимосвязи. Мы укажем лишь на имманентное требование супружеской любви быть также и по своей интенсивности самой высшей. Однако в нашем контексте мы сначала рассмотрим разграничение категорий любви.

Отдельные категории любви

В сфере любящей заинтересованности человека другим человеком мы можем различить ее определенные классические виды, так сказать, категории любви, которые помимо ее интенсивности и качественной глубины обусловливают и решающие формальные, а также материальные различия в любви. Они представляет собой основные направления любви, из которых каждое само по себе может обнаруживать большие градации интенсивности и глубины, но при этом не сливается с каким-либо проявлением других форм. Мы имеем здесь в виду только основные виды в сфере любви человека к человеку, которые прежде всего и интересуют нас в нашем контексте. При этом мы оставляем без внимания все виды любви к безличным созданиям, таким как «простые» живые существа, или к природе; кроме того, мы не рассматриваем любовь к безличным сущностям, например к определенным идеалам, произведениям искусства, странам, а также — любовь к общественным образованиям, таким как нация, государство, человечество и пр. Мы не рассматриваем здесь также и самый центральный из всех видов любви, адресуемой личности, который полностью отличается от всех остальных видов любви не столько категориально (в нашем смысле), сколько благодаря своему объекту — мы не рассматриваем любовь к Богу: не только любовь к Богу, познаваемому естественным образом, но и несравненно более глубокую любовь к явленному Богу и особенно — к Святой Троице в ее воплощении в Богочеловеке Иисусе Христе.

В качестве классических категорий любви мы приводим следующие: 1. Любовь к Богу⁹. 2. Любовь родителей к своему ребенку. 3. Любовь ребенка к своим родителям. 4. Любовь братьев и сестер друг к другу. 5. Просто любовь к какому-либо человеку, достойному, как мы считаем, нашей любви. 6. Дружеская любовь. 7. Брачная любовь. 8. Тематическая святая любовь. 9. Любовь к ближнему. 10. Любовь, основанная на сходном образе мыслей.

Здесь мы не ставим себе задачи подробно охарактеризовать каждую из этих категорий любви в отдельности. Напротив, отдельные виды любви будут охарактеризованы лишь в той мере, в какой это необходимо, чтобы полностью прояснить их категориальное своеобразие в его самостоятельном значении по сравнению с различиями в интенсивности и глубине, т. е. по сравнению с вопросом о том, на какой ценностной сфере основаны данные отношения. Между тем вопрос о том, какую роль в той или иной любви играет intentio unionis и intentio benevolentiae (установка благо-желания), тесно связан с этими категориальными различиями. Причем нужно принять во внимание, что эти отдельные категории любви не все в одинаковой степени отличны Друг от друга, т. е. «дистанция» между ними не равномерная. Так, брачная любовь и тематическая святая любовь особым образом взаимосвязаны как формы, в которых любящие «стоят друг против друга». В той и другой в самом чистом виде представлен я-ты контакт и направленное на единение intentio unionis. В той и другой мы видим высшую «тематичность» самой любви. Точно так же представляют собой взаимосвязанные формы дружеская любовь и любовь братьев и сестер между собой, поскольку здесь в меньшей степени выражено это «противостояние» и наблюдается преобладание мы-модуса и меньшая тематичность любви. Но более тесная связь между отдельными категориями любви не должна мешать нам видеть во всех эти формах самостоятельные категории. Материнская любовь может быть как угодно сильна, глубока и направлена на благополучие ребенка — она все равно при этом останется материнской любовью и как таковая будет категориально отличаться от дружеской или брачной любви. Следует воздерживаться от того, чтобы различия между категориями любви простецки сводить к примешиванию к любви элементов инстинкта: например, рассматривать брачную любовь как «любовь плюс половой инстинкт»¹⁰, материнскую любовь — как «любовь плюс инстинктивная забота о потомстве» и т. д.

Прежде чем приступить к более подробному рассмотрению отдельных видов любви, следует еще отметить, что мы при этом не принимаем во внимание то общее различие, которое имеет место в рамках этих видов в зависимости от того, идет ли речь о двух людях одного или разных полов. «Женское» и «мужское» — это не только биологические характеры, в этих категориях заключается и глубокое различие в форме духовной личности человека. Взаимная связь — распространяющаяся также и на духовное — этих характеров придает особый оттенок любви между людьми разных полов, даже если отвлечься от категориального своеобразия. В брачной любви этот момент играет даже такую значительную роль, что не только обусловливает некоторый новый оттенок внутри данной категории любви, но и является определяющим для ее категориального характера как такового. Брачная любовь в силу своего категориального характера возможна лишь между мужчиной и женщиной. Но этот момент сказывается и в дружеской любви, любви между братьями и сестрами и т. д., хотя и как всего лишь оттенок в рамках данной категории. Любовь брата к сестре имеет другой оттенок, нежели любовь между братьями — как и любовь отца или матери к дочери по сравнению с любовью отца или матери к сыну и наоборот. Толькоhttp://dom2.ru/fanclubs/ в любви к ближнему и в чистой любви к образу мыслей какого-либо человека это обстоятельство не означает никакой модификации. Необходимо категорично констатировать, что при такой модификации речь совершенно не идет о вовлеченности чувственной сферы. Подобная вовлеченность имеет место только в брачной любви; в последней такая вовлеченность означает совершенно новый этап, предполагающий всеобщую взаимосвязь полов.

Родительская любовь

Любовь родителей представляет собой — вне зависимости от различия между отцовской и материнской любовью — определенный тип любви, характеризующийся своей имманентной ориентацией на любимого человека, а также разными другими формальными элементами без всякой примеси витальных инстинктов. Это любовь, в которой нет специфического противостояния, свойственного брачной любви. Это выражается уже в том, что эта любовь по своему смыслу не стремится в такой степени к ответной любви, как брачная любовь. Смыслом «слова» этой любви не является в такой мере то, что оно должно быть воспринято и одновременно возвращено любимым человеком. Она не стремится так к глубочайшему взаимопроникновению взглядов. Однако здесь также не может идти речи и о «нахождении рядом друг с другом», как это имеет место в любви между братьями и сестрами и до некоторой степени в любви между друзьями. Если продолжать использовать пространственные образы, это, скорее, «нахождение друг за другом». Родители стоят «сзади» ребенка, прикрывая и охватывая его сверху. Их специфическая любовь как таковая не содержит внутреннего призыва к ребенку повернуться лицом к родителям. Напротив, эта любовь охватывает таким образом, что лик ребенка обращен к жизни, ее заботам и задачам. Это специфическая любовь к другому человеку «поверх его головы».

Этот акт в целом, естественно, является глубоко формирующим любовь моментом. Уже этим такая любовь принципиально отличается от брачной и дружеской любви. Кроме того, с этим связано то, что в ней intentio benevolentiae преобладает по сравнению с intentio unionis. Однако в такой любви как intentio unionis, так и intentio benevolentiae имеют совершенно особый характер. Особенность intentio unionis делается очевидной, когда мы сравниваем ее с аналогичным моментом брачной любви. Оно направлено не на единение во взаимопроникновении взглядов, а на действительное «пребывание» рядом с любимым человеком — на такую связь, в которой содержится и любовная обращенность ребенка к родителям. Здесь также стремятся к ответной любви, хотя и не к полной, одинаковой взаимности: не к противостоянию и единению, но все же к ответной любви — она называется любовью ребенка, с особым характером которой мы еще познакомимся. Отличие от брачной любви, с одной стороны, и от дружеской любви — с другой, проявляется уже в том, что ответная любовь здесь не представляет собой того же типа любви, а принадлежит к другой категории. И в любви к ближнему ответной любовью является также любовь к ближнему. Здесь же в качестве ответной любви выступает другой классический тип любви, и только на него и направлено intentio unionis. Кроме того, родительской любви присуща готовность отказаться даже и от союза, к которому она стремится. Если она подлинна, то ничто не влияет на ее ориентацию, даже если дети не отвечают на нее, если они неблагодарны. Это, правда, в определенном смысле имеет место во всякой настоящей любви; однако родительская любовь в отличии от безответной супружеской или дружеской любви не является специфически «несчастной» любовью, т. е. любовью, реально не достигающей своего объекта, «соскальзывающей» с него. Эта готовность к отказу от взаимности очень характерна для родительской любви — конечно, этот отказ до крови ранит сердце: здесь мы видим типичную противоположность любви к ближнему, которой свойственна готовность к отказу без всякого насилия над собой. Такая готовность придает родительской любви специфически жертвенный, трогательный характер. Здесь intentio benevolentiae направлено как раз на то, чтобы «поставить на ноги» ребенка и сделать собственную персону излишней. Ребенка готовят к жизненному пути, и любовная забота родителей делает его все более способным к «выходу» в жизнь. В этой борьбе двух основополагающих для родительской любви интенций заключается ее определенная трагедия.

Наконец, характерным для этой любви является также то, что она меньше всего основана на духовной общности. Не то что бы духовная противоположность не вызывала и в ней серьезных разногласий и не заставляла кровоточить родительские сердца. Однако, если не принимать во внимание любовь к ближнему, в которой полностью игнорируется этот момент, здесь духовная общность меньше всего является тем элементом, которым питается любовь, — меньше всего является «темой». Это также связано с вышеупомянутой «заботой поверх головы». Конечно, любовная забота совершенно особым образом связана с духовным обликом ребенка. Заинтересованность в том, чтобы образ мыслей ребенка был правильным, является первостепенной темой этой любви. Ведь она строит «духовный дом», в котором живет ребенок, и наполняет этот дом той духовной атмосферой, которую должен вдыхать ребенок. Однако схожесть образа мыслей родителей и ребенка совершенно не является базисом этой любви, как, например, в дружеской любви является базисом встреча двух людей в некотором объективном ценностном мире: ведь ребенка начинают любить еще до того, как его духовный облик сформировался.

Кроме того, любовь родителей является специфически понимающей не потому, что ребенок раскрывает интимную сущность своей индивидуальности, а потому, что родители, так сказать, «обозревают» ребенка. Также и в этом заключается некая «устремленность поверх головы». Но прежде всего смысл такого понимания в его односторонности, т. е. родительской любви не свойственно стремление открыть собственное индивидуальное сущностное слово и сообщить его ребенку. Хотя родители и готовы «все» отдать ему, но в большей степени не через раскрытие собственной сущности, а посредством передачи объективного, которая ведь как таковая тоже подразумевает понимающее восприятие со стороны другого человека.

Любовь ребенка

Сравним теперь с этим классическим типом любви любовь детей к своим родителям. Здесь следует обратить внимание на то, что любовь в зависимости от жизненных этапов претерпевает определенные изменения. Прежде всего, большое различие имеет место между случаем, когда речь идет о «ребенке» — то есть о еще незрелом юном человеке, и тем жизненным этапом, когда человек уже не является ребенком. Несмотря на это различие мы все равно можем говорить о некоем цельном типе любви.

Сначала мы рассмотрим модификацию, которая представлена в любви собственно ребенка. Прежде всего обнаруживается, что направление взгляда последнего совершенно особое: это ярко выраженное направление вверх. Ребенок глядит с любовью на своих родителей, которые в качестве, так сказать, представителей Бога являются для ребенка нормативной, принимающей решения и посреднической инстанцией. Тем самым четко определяется различие в направлении взгляда между родительской любовью, которая смотрит вниз, с одной стороны, и супружеской, тематической святой любовью и дружеской любовью — с другой, где любящие глядят как бы «горизонтально». Разумеется, если даже ребенок в какой-либо общей ситуации и не смотрит на родителей, он все равно обращен к родителям в своей любви. Ибо любовь, которая как таковая не взирает на любимого человека, сама по себе невозможна.

Далее, характерным является также то, что эта любовь не призывает к взаимности, но молчаливо предполагает родительскую любовь. Любовь ребенка вырастает на фундаменте родительской любви, которая, как правило, заведомо должна быть. Поэтому здесь происходит не специфическое «проникновение друг в друга», как в супружеской любви или в других ее формах, а, скорее, «основывание на другом» или одностороннее «проникновение» совершенно особого рода, — а именно постольку, поскольку любовь ребенка укоренена в родительской любви, но не наоборот, так что не происходит подлинного взаимного проникновения, как в супружеской любви и в других ее формах. Этим мы не хотим сказать, что дети сами по себе не любят своих родителей, что их любовь является только «следствием» родительской любви. Родители, напротив, предстают перед детьми как просто достойные любви, как всезнающие, приносящие всяческое добро и все решающие. Сам их характер представителей Бога делает их достойными любви и придает им совершенно особый материальный блеск.

В этой любви над intentio benevolentiae превалирует intentio unionis, т. е. ребенок хочет быть рядом с родителями, жить ими и их духовным миром. В сравнении с этим желание родителям счастья отступает на задний план. Опять же, здесь стремятся к совершенно особому союзу: не к взаимопроникновению во взаимной любви, а к покою, защищенному любовью родителей — с одной стороны, и к духовному питанию за счет их существа — с другой. При этом данная интенция не столь однозначно связана с уникальной индивидуальностью любимого человека, как соответствующая интенция супружеской и дружеской любви. Родители для детей являются в первую очередь «представителями» Бога и посредниками в мире ценностей и знаний; они прежде всего воплощают в себе функцию отцовства или материнства и не являются индивидуальностями, уникальными «мыслями» Бога. Таким образом, intentio unionis детской любви в первую очередь направлено на то, чтобы жить отцом или матерью как родителями, и только во вторую — чтобы жить ими как данными конкретными индивидуальностями. В соответствии с этим любовь детей не представляет собой такого специфически сознательного ценностного ответа на индивидуальность родителей, как mutatis mutandis (с соответствующими изменениями) супружеская и дружеская любовь.

Последние затронутые моменты, конечно, относятся к тем из них, которые отличаются до и после того, как человек становится взрослым. В любви ребенка после периода созревания intentio unionis отходит на второй план и уступает место intentio benevolentiae. Взрослые дети меньше стремятся быть рядом с родителями и тем более — к духовному питанию за их счет; они больше стремятся отблагодарить их, принести им счастье и т. д. Родительская функция все больше отступает на второй план, по крайней мере в своей актуальной живости, а на первый план выходит индивидуальность. Любовь становится все более «понимающей», больше «ценит» любимого человека; специфически уважительное отношение к родителям, свойственное более ранней любви, становится «пиететом».

При определении подобной категории любви необходимо принимать во внимание то, что в реальной жизни с ней могут сочетаться и другие типы любви, если только речь не идет о тех из них, которые по своей форме противоречат уже наличествующему типу. Так, между взрослыми детьми и их родителями может дополнительно возникнуть дружеская любовь или «любовь вообще» (простой любовный ответ на чужую индивидуальность), в то время как брачная любовь или братская любовь здесь исключаются вследствие своего категориального характера.

Любовь между братьями и сестрами

Теперь мы обратимся к любви между братьями и сестрами. Здесь мы сталкиваемся с типичной ситуацией «нахождения» любящих «рядом друг с другом» — и это «рядом друг с другом» характеризует и представленный здесь тип любви. Отношения братьев и сестер между собой представляют собой ярко выраженную мы-общность, и этот характер присущ и любви между братьями и сестрами несмотря на тот факт, что эта любовь, как и вообще всякая любовь, по своему смыслу устремлена на любимого человека и подразумевает я-ты-отношения. Разумеется, пространственный образ не следует абсолютизировать. В братской любви человек как бы сбоку глядит на другого человека. Однако в то время как в любви между товарищами по образу мыслей имеет место типичная ситуация соседства личностей «друг подле друга», — для любви между братьями и сестрами, помимо этого, характерно то, что любящие не просто стоят друг подле друга, но и в определенной мере «переплетены». Они связаны еще до всякой любви, они чувствуют себя естественным образом и исконно связанными. В этой близости и расцветает их любовь; она является их питательной средой. В любви, основанной на сходном образе мыслей, люди находятся рядом друг с другом и сами по себе не связаны, а соприкасаются только в общем идеале, на который смотрят. Их взгляды устремляются, сходясь, к одной объективной точке и встречаются только там, осуществляя таким образом связь. В нашем же случае ситуация обратная: взгляды параллельно устремляются к разным объективным точкам, но при этом они тесно связаны в своем отправном пункте.

Между людьми здесь существует совершенно естественная близость, при которой «корка», как бы изолирующая интимную сферу каждого человека от внешнего мира, прорывается — но только «с одного боку». Люди «разоблачаются» здесь не полностью, как это происходит в брачной любви и в других ее видах — здесь имеет место относительное разоблачение. Они открываются и прорывают корку интимной сферы не во взаимопроникновении взглядов — напротив, они относительно открыты друг для друга уже заранее. Поэтому такое относительное разоблачение не тематично, как аналогичный момент брачной или дружеской любви. Это не является тем, что происходит только в любви — это естественная предпосылка, на которую опирается любовь. Кроме того, это ограниченное разоблачение, совершенно отличное от открытия глубочайшего собственного сущностного слова, происходящего в брачной любви, а также в тематической святой любви. В соответствии с этим наше понимание брата или сестры и понимание ими нас самих является не «темой», а естественной предпосылкой. Этой любви свойственно сознание того, что мы можем в любой момент обратиться к другому человеку, поскольку знаем, что нас понимают. И все же «высказывание» здесь не является, так сказать, «самоцелью», как в брачной или дружеской любви: оно происходит в первую очередь не ради актуализации взаимной любви, а в результате общей потребности быть понятым и потому, что человек не желает оставаться наедине со своими печалями и радостями. При этом высказывание объективно является специфической актуализацией любви между братьями и сестрами. Однако оно происходит не ради любви. Во всем этом постоянно проявляется тесная близость, знание о том, что тебя понимают, с одной стороны, и нетематичность этого взаимопонимания — с другой. Причем существенно то, что любовь здесь коренится прежде всего не в принятии чужой особой индивидуальности, а в глубокой естественной доверительности, в обоюдной естественной связи и взаимопонимании. Понимание относится в первую очередь к индивидуальности, а не к духовной встрече в объективных идеалах. Пожалуй, здесь является до некоторой степени предпосылкой и духовная близость. Доверительности, имманентной братской любви, свойственно то, что человек ощущает как само собой разумеющийся факт общность духовных корней и имеет сходный образ мыслей в качестве основы. Но духовная близость здесь, как и в любви ребенка, скорее является молчаливой предпосылкой, а не жизненным нервом любви, как, например, это имеет место в дружбе. Если она исчезает, то это сильно сказывается на любви между братьями и сестрами, — но она не является источником любви и взаимоотношений.

Имеющуюся здесь близость следует четко отделять от гораздо более периферийной близости товарищей, спутников и т. д. Такие отношения не представляют собой никакого особого классического типа любви. Любовь здесь, по сравнению с другими моментами, играет очень незначительную роль и как таковая не принимает какой-либо своеобразной формы. Характерная для подобных отношений близость не влечет раскрытия интимной сферы. Это гораздо более внешнее соседство, а не срастание корнями. Напротив, близость в братской любви имеет почти метафизический характер: здесь наблюдается самая глубокая взаимосвязь, а не простое «совместное движение».

Кроме того, для любви между братьями и сестрами типичным является то, что она является благоприятной почвой для дружеской любви и просто любви. Она как бы имеет в себе естественную тенденцию служить фундаментом дружбы между братьями и сестрами — разумеется только тогда, когда имеются и другие особые моменты, а именно, когда братья и сестры ценностноответно принимают индивидуальности друг друга и в результате этого становятся по-новому связаны в объективном взаимопонимании.

Просто любовь

Обратимся теперь к тому типу, который мы назвали просто любовью. Разумеется, мы не имеем в виду любовь как таковую, которая лежит в основе всех видов любви и в которой можно увидеть то, что и делает отдельные типы любви любовью. Здесь идет речь не о сущности любви вообще, т. е. не о той общей компоненте, которая свойственна всем видам любви, а о одном из типов любви, который как таковой соседствует с другими и который может быть назван просто любовью только потому, что он не несет на себе специфического отпечатка. Существуют люди, чье существо, например в результате их особого поведения, таким образом «раскрылось» перед нами, что мы не только ценим, уважаем, почитаем их, но и любим, хотя при этом и не идет речь о дружеской любви или какой-либо другой специфически определенной ее форме. Что же тогда мы имеем, если речь не идет, как уже замечено, о родительской любви, любви между братьями и сестрами, любви ребенка и тем более о любви между мужчиной и женщиной — и в то же время другого человека нельзя назвать и другом? Само собой разумеется, здесь исключается и любовь к ближнему, так как она связана прежде всего не с индивидуальностью как таковой, а с индивидуумом как Божьим созданием. Ценностная основа, на которой строится любовь к ближнему, это не особая ценность данной индивидуальности, а богоподобие, которое свойственно любому человеку — причем сюда может быть вовлечено и своеобразие особой индивидуальности, насколько позволяют ее достоинства, но она не играет никакой мотивирующей роли. В нашем же случае любовь мотивирует именно данная особая индивидуальность, целостный характер конкретного человека.

Мы находим многих людей «симпатичными», хотя и не любим их. Если мы считаем их только симпатичными, то при этом как бы остаемся на прежнем месте — мы не движемся к другому человеку. Он нравится нам, и мы питаем к нему добрые чувства. Но нет никакой речи о том, чтобы выйти за свои пределы и направиться к другому человеку, как это обязательно происходит во всякой любви. «Этот человек приятен мне», «я радуюсь его обществу», «я с удовольствием вижусь с ним», «он симпатичен мне», «он нравится мне» и т. д. — все эти выражения означают ориентацию на другого человека, которая однако еще не приводит меня в целом в движение. Если я ценю, уважаю другого, восхищаюсь им, почитаю его, то все это идет дальше упомянутого фактического содержания в другом направлении. Но все эти установки в содержательном отношении столь явно отличаются от любви, что здесь нет необходимости в особом разграничении. Хотя в них человек и обращает к другому некое позитивное «слово», однако оно содержательно четко отличается от слова любви. Рассматриваемой здесь просто любви, как уже сказано, свойственно, как и всякой любви, сущностное, действительное движение к любимому человеку. Интерес здесь имеет столь возвышенную природу, что мы, так сказать, всем своим существом обращаемся к другому человеку и движемся к нему. Но здесь не наблюдается даже самого незначительного модуса подлинного «принесения себя в дар», не говоря уже о таком даре, который приводит к единению, как это имеет место в брачной любви и в тематической святой любви. Да этого совершенно не предполагает и смысл данного типа любви.

Далее, для такой любви характерно то, что она воспринимает другого человека как такового, а не относится к нему как к носителю некоторой функции в самом широком смысле слова, как это наблюдается в ярко выраженном виде в родительской любви, в любви ребенка и в любви между братьями и сестрами, а в супружеской любви является дополнительным моментом. Напротив, в дружеской любви имеет место до некоторой степени сходное «понимание» человека. От последней просто любовь отличает в этом отношении однако то, что даже о друге можно сказать — хотя и в смысле второстепенного нюанса — что он исполняет некоторую функцию, а именно постольку, поскольку имеет объективно существующее отношение к нам. Несмотря на то что эта функция, как правило, является следствием взаимной дружеской любви, тем не менее здесь характерно, что дружеская любовь стремится к тому, чтобы присвоить другому человеку и самому себе эту функцию.

Характерным является и еще одно отличие от дружеской любви. Для последней существенным является определенная «привязанность» к той или иной точке космоса, совместная укорененность в какой-либо ценностной сфере. В противоположность этому просто любовь является специфически «свободно парящей». Здесь не обязательно возникает дружба, даже если такая любовь взаимна, потому что она понимает человека как бы «абсолютно» и не связывает себя с определенным видом отношений. Отсюда, этому типу как таковому не свойственно какое-либо особое направление взгляда. В то время как для дружеской любви типично «горизонтальное» направление взгляда, в нашем случае может преобладать то направление «снизу вверх», то «сверху вниз», то «горизонтальное», причем ни одно из этих направлений мы не можем рассматривать даже всего лишь как предпочтительное для данной категории любви.

Кроме того, характерным является то, что данная любовь в отличие от дружбы не обязательно должна быть взаимной. Смыслом дружбы является ответное чувство, которое в идеале тождественно, но по меньшей мере означает восприятие и определенное возвращение «слова» любви. То, как я устремляюсь к другому в процессе реализации дружеской любви, влечет за собой призыв к ответному чувству и приглашение занять определенное типическое «место». Ничего этого нет в любви общего характера. Кроме общего стремления к взаимности, свойственного всякой любви, здесь нет подобного призыва. Поэтому и в случае возникновения ответного чувства здесь не наблюдается той особой доверительности, которая свойственна дружбе, продолжительной стабильной близости и т. д. Эта любовь может стать дружеской любовью, если в ней начинают играть роль какие-либо особые объективные ценности; однако в этом нет необходимости, даже если она и очень сильна. Она может быть чрезвычайно пылкой и при этом оставаться «свободно парящей». Это ее больше всего роднит с любовью к ближнему. Эта последняя также является специфически свободно парящей и относится к любимому человеку только как к таковому. Она как бы оставляет его в «пустом» пространстве. Но просто любовь, как мы уже видели, типически отличается от любви к ближнему, поскольку в ней основу ценностного ответа образует особая индивидуальность с ее особыми достоинствами, в то время как в любви к ближнему такой основой является богоподобие. Духовное родство представляет благоприятную почву для этой любви общего характера, однако не является необходимым.

Дружеская любовь

Характерные особенности только что рассмотренного типа уже частично предвосхищают описание дружеской любви. В этой любви другого человека любят за его индивидуальность, но при этом он наделяется определенной функцией или, как мы видели, человек сам приобретает в такой любви некоторую функцию. Ей свойственно сознание своего рода обладания другим человеком, сознание того, что можно уверенно положиться на него. Дружеская любовь специфическим образом основывается на любви другого человека. Характерным для нее является момент «умиротворения» и справедливости, доверие, неизменная, непоколебимая любовная ориентация — отнюдь не «ликование до небес, смертное отчаяние», но также и не то особое яркое сияние, возвышающее над повседневностью и представляющее собой уникальное состояние духовного бодрствования, которое наблюдается в брачной любви и в тематической святой любви. Дружеской любви также присущ некий специфический блеск — но «тускло золотой». Она также приподнимает над повседневностью, но при этом просветляет мягко и не приводит к совершенно новому бодрствованию. Ее интимность — это не естественная интимность любви между братьями и сестрами, а объективно обоснованная интимность, глубоко укорененная в духовной общности партнеров. С этим связано то, что человек может даже принадлежать к «дружескому кругу» и называть кого-то своим другом, не любя его при этом в полном смысле этого слова. В этом случае человек связан с партнером, имеет с ним близкие отношения по причине духовного родства и других объективных моментов. Но этот случай уже выходит за рамки дружеской любви как подлинной любовной категории. Дружеская любовь не является также и нижеописанной любовью вообще, направленной на человека, который и помимо этого может быть назван другом в упомянутом объективном смысле, т. е. она не является простой комбинацией объективной дружеской связи, еще не влекущей за собой подлинную любовь, и вышеописанного типа свободно парящей любви; напротив, как любовь, она имеет свой собственный характер — что легко видеть после всего сказанного.

Дружеская любовь может безгранично углубляться как таковая — до «святой дружбы», до дружбы во Христе, она может достигать большой силы, не переходя при этом в другую категорию. Даже в этой высокой сфере она остается собой — со своей характерной умиротворенностью, спокойным и постоянным течением, специфическим доверием к другому человеку и чувством взаимопонимания.

Как мы уже упоминали, дружеской любви свойственно специфическое понимание друга и чувство того, что тебя также понимают. Ее типической чертой является «взаимопроникновение взглядов согласия» и открытие себя другому. Но это самораскрытие не означает сообщения самого подлинного сущностного слова, того настоящего разоблачения, которое характеризует брачную или тематическую святую любовь. Понимание здесь осуществляется в объективной ценностной сфере, на которую сообща смотрят партнеры. Они не стоят точно друг против друга, как в брачной любви, но и не в чистом виде рядом друг с другом, как в любви между братьями и сестрами — они стоят как бы «наискосок друг к другу», полукругом, рука об руку и глядя друг на друга. Intentio unionis и intentio benevolentiae в целом уравновешены. Однако intentio benevolentiae имеет некоторое преимущество, поскольку intentio unionis направлено не на единение, а на полный согласия союз с другим человеком. Каждый из партнеров продолжает жить своей собственной жизнью, но при этом идет по жизни, будучи тесно связан с другим. Этот союз взаимопонимания, взаимного доверия, общих ценностей имеет такой же приоритет, как и стремление осчастливить другого человека. Но здесь стремятся к некому ограниченному unio, он направлен не на единение — в отличие от intentio unionis брачной любви.

Брачная любовь

Характер брачной любви столь отличен от вышеописанных видов любви, что мы можем ограничиться здесь лишь кратким указанием ее своеобразия¹¹. В этой любви любящие располагаются друг против друга. Intentio unionis направлено на единение и к тому же имеет преимущество перед intentio benevolentiae. Но и это последнее выражено совершенно уникальным образом и характеризуется тем, что любящий желает осчастливить любимого человека, принося ему в дар самого себя. Подлинной «темой» здесь является взаимная любовь или — для каждого из любящих — любимый человек. В этой любви заключается полное принесение себя в дар и открытие собственного глубочайшего сущностного слова. Она обладает своеобразным блеском и высоким внутренним напряжением, обусловливающим особое бодрствование всего духовного существа. Она является восхищенным постижением совершенно своеобразного, индивидуального очарования любимого человека, глубочайшим пониманием его достоинств в их уникальной взаимосвязи. Здесь заключается также тот пункт, в котором такая любовь переходит во «влюбленность». Если мы освободим это слово от того привкуса, которое оно получает в результате искажающего его употребления, и возьмем его благородный подлинный смысл, то тем самым мы охарактеризуем чрезвычайно глубокое своеобразие брачной любви.

Влюбленность имеет своим основанием такое постижение другого человека, при котором блеск его достоинств освещает всего его и наделяет внутренней ценностью. В каждом движении, в каждой улыбке, в жизненном ритме другого человека, в его голосе, походке и т. д. говорит для нас его существо во всем своем очаровании: другой человек становится как бы «прозрачным» для нас¹². Такая «эпифания» совершенно индивидуального внутреннего существа, достигающая мимической сферы, разумеется, намного превосходит то, что заключается в выразительной функции внешнего облика человека. Конечно, встречаются люди, особенно «прозрачные» от природы — те ярко выраженные индивидуальности, внутренняя сущность которых, пронизывая собой все, выходит наружу и поэтому становится видимой для всякого нормального зрения. Однако во влюбленности, которая, очевидно, имеет место не только в отношении таких людей, ключ к восприятию прозрачности находится не в необычной объективной прозрачности любимого человека, а в особой восприимчивости влюбленного, которой он обладает в результате уникальной связи с другим индивидуумом. Прозрачность является формально решающим объективным коррелятом устремленности, присущей влюбленности. То, что будет прозрачным — это зависит от глубины и качества влюбленности. Хотя это всегда будет относящееся к интимной сфере, но только в своем высшем и подлинном проявлении это будет глубочайшим сущностным словом другого человека. В соответствии с этим содержащийся во влюбленности ответ на сущностный характер любимого человека характеризуется тотальным охватом последнего вплоть до телесно-витальной сферы. Этот тотальный охват является формально конституирующим элементом влюбленности, помимо ее характерного свойства опьяненного восхищения.

Эта совершенно таинственная корреляция, на которой базируется влюбленность, предполагает со своей стороны еще одну общую корреляцию — связь, основанную на различии полов, о которой шла речь выше. Помимо вовлеченности чувственной сферы такая любовь предполагает дополняющую духовную сущностную форму другого пола. Влюбленность органическим образом наводит мост в чувственную сферу. Благодаря ей становится возможным то, что чувственная сфера воспринимается как поле выражения и осуществления брачной любви, т. е. в раскрытии этой интимной сферы и в объединении в ней также заключается специфическая форма интенционального единения.

Тематическая святая любовь

Тематическая святая любовь представляет собой совершенно особый случай. Здесь речь идет о совершенно редкой форме любви, возможной только тогда, когда имеет место любовь во Христе. Она столь редка также и потому, что не может быть основана подобно другим категориям любви (за исключением любви к ближнему) на различнейших ценностных сферах, — она возможна только в самой высокой ценностной сфере.

Эту любовь роднит с брачной любовью чистое противостояние, а также направленное на единение intentio unionis. В этой любви другой человек целиком принимается в своей индивидуальности, а не только, как в любви к ближнему, в качестве богоподобного создания или сосуда Божественной благодати. В противоположность любви к ближнему любовь здесь столь же тематична, что и в брачной любви. Здесь также имеет место и глубочайшее понимание другого человека — в определенном смысле даже более глубокое, чем в брачной любви, поскольку такая «святая» любовь и заключающееся в ней раскрытие глубочайшего сущностного слова заведомо возможны лишь в той высочайшей ценностной сфере, которая для брака в его реальном воплощении представляет собой окончательный идеал. Но «темой» этой любви одновременно и даже прежде всего является Христос. Взаимопроникновение взглядов осуществляется только через Него, а тот полный блеск, который характерен для нее, как и для брачной любви, в отличие от всех других форм любви, является отражением совместной любви к Христу. Она является любовью друг к другу во Христе и из Христа — обоюдной реализацией Христовой любви к партнеру в его уникальной индивидуальности. То, как любящий здесь поднят над повседневностью, означает как бы озаренность Божественным светом. Это не только удаление от повседневности, но и возвышение над «миром». Предпосылкой такой любви в качестве объективного коррелята, конечно, является и особая индивидуальность. Эта любовь может относиться только к тому, в ком видна его погруженность в Христов мир, кто воплощает в себе что-то от этого мира. Уже это объективное условие объясняет редкость данного вида любви. Она станет еще понятней, если мы примем во внимание, что такая любовь предполагает также и погруженность любящего в Христов мир. Один из примеров подобной тематической святой любви мы находим в отношениях между св. Франциском Сальским и св. Иоанной Франциской Шантальской: о ней ясно свидетельствуют письма св. Франциска Сальского св. Иоанне Франциске.

Единение, к которому стремятся здесь, в глубинном измерении настолько же безоговорочно, как и в брачной любви, — но не в горизонтальном измерении. Оно не распространяется на витально-чувственную сферу. Единение осуществляется здесь исключительно сверху — во Христе. Подобную любовь ни в коем случае нельзя рассматривать как некую брачную любовь, «инкорпорированную» в высшую ценностную сферу. Ибо несмотря на глубокую близость этих двух типов любви тематическая любовь все же совершенно отлична в качественном отношении от брачной любви. В ней как таковой отсутствует тенденция к вовлечению чувственной сферы и к определенного рода передаче другому себя самого. При всем ее пыле и преданности для нее характерна сдержанность. Intentio unionis и intentio benevolentiae — оба в самом напряженном состоянии — взаимно уравновешиваются, более того — в некотором смысле intentio benevolentiae имеет преимущество. Глубочайшим актом этой любви является передача другого человека Христу. Поскольку человек здесь любит другого во Христе, то эта любовь прежде всего и направлена на то, чтобы другой человек целиком принадлежал Христу. Несомненно, подобная любовь может лежать в основе и брачной любви; она покоится на такой уникальной корреляции, что при определенных условиях на ней может классическим образом строиться брачная любовь. Но сама по себе она является совершенно самостоятельным типом. В то время как брачная любовь может быть и безответной, хотя в этом случае и обязательно «несчастной», «соскальзывающей» в своем акте, — данная любовь с необходимостью предполагает взаимопроникновение взглядов. Раскрыть свой характер она может только на почве взаимности. С этим связано то, что она, как никакая другая любовь, предполагает полную и безоговорочную духовную близость. Хотя последняя имеет большое значение и для брачной любви, однако брачная любовь может возникнуть и без полной духовной близости. В тематической святой любви осуществляется самое подлинное и совершенное единение. К этому мы еще вернемся.

Любовь к ближнему

Глубоко схожей с тематической святой любовью, но, с другой стороны, опять-таки совершенно отличной от нее является любовь к ближнему: схожей — потому, что она также связана с самыми высокими ценностными сферами, хотя и не обязательно сверхъестественными. Ибо существует две, конечно, глубоко различные разновидности любви к ближнему: естественная, в которой другой человек принимается как творение и подобие Божие, — и сверхъестественная, в которой его любят как Божье чадо и как существо, любимое Христом и искупленное Его кровью. Причем сверхъестественная любовь к ближнему в своем качестве является подлинным выражением всего того, что категориально характеризовало уже любовь к ближнему как таковую. Отсюда, в сверхъестественной любви к ближнему мы обнаруживаем также все характеристики категориального своеобразия просто любви к ближнему в их самом чистом и выпуклом виде. Мы ограничимся поэтому более подробным рассмотрением только ее. Мы видим в ней момент, роднящий ее с тематической святой любовью: реализацию Христовой любви к данному человеку. Аналогичным является также и пребывание в сиянии Христовом, которое заключается в реализации этой любви. Но сверхъестественная любовь к ближнему совершенно отличается от тематической святой любви тем, что здесь первичным фундаментом ценностного ответа является не индивидуальность, не особая мысль Бога, которую представляет из себя другой человек, а ценностное великолепие, присущее человеку как таковому в результате того, что он имеет бессмертную душу, бесконечно любимую Христом и спасенную Его кровью.

Кроме того, эта любовь среди всех видов любви меньше всего стремится к взаимности. Не то чтобы здесь наблюдалась ситуация, принципиально противоречащая сущности любви, которую можно выразить словами: «какое тебе дело до того, что я тебя люблю». Также и здесь есть в конечном счете стремление к ответной любви, и эта ответная любовь воспринимается любящим как особый дар. Но такое стремление играет здесь минимальную роль по сравнению с другими видами любви. Напротив, любовь к ближнему имеет такой характер, что она скорее призывает другого человека к поведению, самому по себе преисполненному любви, чем претендует на взаимность. Но прежде всего в качестве ответа здесь желается опять-таки только любовь к ближнему. Для нее характерна готовность к отказу от взаимности, так что на ее раскрытие нисколько не влияет отсутствие ответа. Эта героическая любовь специфически неранима; она охватывает другого человека из той точки, которая недоступна любым возможным враждебным «ответам» любимого человека. Ее характер победоносен, непоколебим, полон горения. В ней, несомненно, над intentio unionis превалирует intentio benevolentiae. Она стремится к другому человеку в самом полном смысле слова, но не для того чтобы объединиться с ним, а чтобы согреть его добротой и привлечь к Христу. Эта ничего для себе не требующая и готовая к любой жертве любовь имеет также специфически победоносное влияние. Как раз потому, что она специфически не апеллирует к любви, а видит другого только in conspectu Dei (перед лицом Бога), эта совершенно свободно «парящая» любовь и преисполнена силы, растапливающей ледяную кору гордыни. Поэтому она и непобедима на земле.

Жизнь любимого человека не становится здесь собственной жизнью любящего. Но, пожалуй, исходная точка настоящей любви к ближнему (caritas) находится в Боге, и благодаря этому отступает различие между собственной и чужой жизнью. Осуществляющий истинно подлинную любовь к ближнему живет не своей жизнью, а жизнью в Боге, и тем самым исчезает пропасть между собственным существованием и существованием другого человека.

Нет необходимости показывать, что любовь к ближнему является настоящей любовью, а не только благожелательностью или просто стремлением оказать ближнему благодеяние. Это также относится к ее менее возвышенной, менее совершенной форме — к чисто естественной любви к ближнему. Такая любовь также основана на любви к Богу, но только на любви к естественным образом познаваемому Богу. Она принимает в ближнем благородное создание, каким является каждая духовная личность как таковая, существо, созданное по образу и подобию Божьему и предназначенное познавать Бога, служить Ему и прославлять Его, которое несмотря на все заблуждения и грехи в своей глубочайшей основе все еще остается достойным любви. Эта любовь в зачаточном состоянии может быть свойственна даже тому, кто еще не нашел Бога даже в сфере естественного, но кто при этом не противится явно Богу и Его познанию. Такой человек может смутно прозревать в другой личности ядро глубинной ценности, не сознавая при этом укорененность последней в Боге. Но, как уже сказано, даже сознательно основанная на любви к Богу чисто естественная любовь к ближнему не может обладать чистотой, пылом и победоносностью христианской любви к ближнему. Она остается лишь предварительным этапом.

Любовь, основанная на сходном образе мыслей

Наконец, еще существует категория любви, которую можно назвать любовью, основанной на сходном образе мыслей. Речь идет о любовном интересе к другому человеку, который мы питаем к нему на том основании, что у него такой же образ мыслей, как у нас. Духовная близость может непосредственно, просто как таковая, сделать партнера достойным любви — конечно, только тогда, когда речь идет об определенном образе мыслей, а именно о таком, который связан с крайне значительным содержанием, т. е. с вопросами морали или, прежде всего, с религиозным содержанием. Умонастроения, связанные с чем-то метафизически значительным, должны быть объективны, а соответствующее содержание должно субъективно играть первоочередную роль в жизни данного человека. Ибо простое исповедание нравственного или религиозного идеала представляет собой слишком «тонкую» связь с ним, чтобы это само по себе могло сделать человека достойным любви. Только если человек совершенно предан идеалу, он настолько освещен этим «солнцем», что представляется другому человеку — столь же решительно втянутому в сферу действия идеала — достойным любви. Тем более аналогичное относится и к самому любящему. Более того, мы можем непосредственно рассматривать в качестве меры того, насколько велика преданность человека идеалу, тот факт, становится ли для него достойным любви другой человек в результате своей полной преданности этому же идеалу, является ли она основой ценностного ответа. При этом в остальном индивидуальность другого человека может быть чужда любящему. Кроме того, полноту и подлинность такой любви определяет содержательный характер идеала. Чем меньше в нем заключается идолопоклоннических элементов, тем полнее и чище любовь. Если речь идет о духовной любви, связанной с Богом, и — опять-таки в совершенно новом смысле — о союзе во Христе, то эта любовь достигает своей кульминации как любовь также и в формальном отношении. В этом случае, конечно, мы имеем здесь как правило больше чем простую любовь, основанную на общем образе мыслей.

Легко видеть особенности этого типа по сравнению с другими формами любви: нахождение исключительно рядом друг с другом, принятие другого человека не как индивидуальности, но и не из-за его функции, а также не в качестве образа и подобия Божьего или Его чада, как это наблюдается в любви к ближнему, а как личности, которая представляется достойной любви в силу своей связи с ценностной сферой, принимаемой и любящим. Здесь нет самораскрытия, состояния открытости. Intentio unionis превалирует над intentio benevolentiae, но к unio (союз) здесь, собственно говоря, уже и не стремятся: в той мере, в какой вообще существует «потребность» в нем, он уже представлен в соприкосновении партнеров в объективном. В качестве неполного союза здесь идет речь только об актуализации этого соприкосновения.

Сравнение между собой классических типов любви

Сравнивая эти классические типы любви, мы видим, что их категориальную дифференциацию нельзя отождествлять с чисто качественным своеобразием любви, которое мы имеем в виду, когда говорим о глубокой или периферийной любви, о витальной или духовной и т. д. Различные типы любви, не теряя своего категориального характера, могут отличаться качественно в отношении той объективной ценностной сферы, на которой они основаны и от которой зависит их содержательная глубина. В следующей главе мы более подробно рассмотрим, что это такое — инкорпорированность любви и особенно взаимопроникновения взглядов любви в определенную ценностную сферу. Но уже здесь следует указать на то, что категориальный характер имеет определенное отношение к вопросу о инкорпорирующей ценностной сфере. В каждом типе любви речь заведомо может идти только об определенных ценностных сферах. В некоторых типах любви, например в любви к ближнему или в тематической святой любви, их категориальный характер, как мы видели, неотделим от определенной ценностной сферы.

Варьировать в рамках различных категорий может также и интенсивность любви. Материнская любовь может иметь самую различную интенсивность, не теряя своего категориального характера. Материнская любовь св. Моники продолжает оставаться материнской любовью. Любовь к ближнему может пробегать самую широкую градацию интенсивности, оставаясь при этом в своих категориальных границах. Пылкая любовь св. Франциска Ассизского к ближнему не превращается в дружескую или тематическую святую любовь, а остается любовью к ближнему. Тем не менее отдельные категории имеют свою специфическую «область интенсивности». Категориальный характер некоторых из них уже подразумевает определенную степень интенсивности любви. Без высокой интенсивности они даже не могут существовать — например, брачная любовь и тематическая святая любовь. Они как таковые являются высоконапряженными типами любви, и относительно низкая степень интенсивности, наблюдаемая, например, в любви между братьями и сестрами и в дружеской любви, здесь не может иметь места. Характер же других категорий любви таков, что им не может быть свойственна интенсивность любви, превышающая определенный предел. В этом случае любовь выходит за рамки соответствующей категории. Однако это усиление интенсивности никогда не бывает чистым, изолированным — оно всегда сопровождается качественным преобразованием, которое является даже основным моментом. Такую ограниченную сверху собственную область имеет любовь между братьями и сестрами, свободно парящая любовь вообще и любовь на основе общего образа мыслей.

Выход за пределы категориальной области в общем случае не означает, что первоначальный категориальный характер любви исчезает. Во многих типических случаях сюда лишь добавляется новая категория и образует с первоначальной внутреннее единство, например к любви между братьями и сестрами присоединяется, скажем, дружеская любовь.

В заключение необходимо подчеркнуть, что в отношении некоторых категорий, кроме их специфической области интенсивности, мы можем говорить еще и о формально присущей им специфической интенсивности. Так, брачная любовь и тематическая любовь принципиально «сильнее» всех остальных видов любви. Ceteris paribus (при прочих равных условиях) они имеют преимущество в интенсивности перед родительской любовью, любовью детей к родителям, дружеской любовью и любовью к ближнему — причем их собственная область интенсивности не ограничена. Недаром брачная любовь к Богу и к Христу считается самой интенсивной формой любви к Богу и приводится во многих евангельских притчах. Более того, ставящая партнеров друг против друга, полностью тематическая, направленная на единение любовь, представленная как в брачной любви, так и прежде всего в тематической святой любви, не только является специфически самой интенсивной любовью, но здесь вообще находит свое самое подлинное выражение то, что специфически характеризует любовь как таковую. Мы можем сказать, что такая любовь есть любовь в самом подлинном смысле.

Характер, присущий всякой любви постольку, поскольку она является любовью, а не уважением, почитанием или каким-либо другим межличностным позитивным ценностным ответом, полностью выражается только в этих категориях любви, и прежде всего — intentio unionis и принесение себя в дар, отличающее любовь как таковую от других ценностных ответов. Кроме того, только в обеих этих категориях происходит окончательное «размягчение» всего существа, свойственное любви, наблюдается необыкновенная преданность другому человеку, в которой частично заключается реализация intentio unionis, и полная тематичность самой чужой личности, а не чего-либо в ней. Любовь как таковая стремится к единению, а оно возможно лишь во взаимопроникновении взглядов любви. Но в брачной любви и в тематической святой любви эта ориентация на единение присутствует в самом подлинном виде, и только в них может осуществиться полное единение во взаимопроникновении взглядов.

Однако тот факт, что эти категории любви в определенном отношении представляют собой самую подлинную любовь, совершенно не влияет на то, что и другие категории являются настоящими формами любви и что они не предназначены, даже при своем самом идеальном выражении, переходить в одну из указанных категорий, а именно потому, что последние, как мы видели, предполагают существование определенных объективных коррелятов, которые присутствуют только в совершенно специфических случаях. Напротив, имманентное каждой категории любви стремление к высшему усилению лежит в совершенно другой плоскости, а именно в плоскости укоренения в самой высокой ценностной сфере — в плоскости качественного углубления. Каждая форма любви может и желает стать любовью в Боге, любовью во Христе. Только в этом находит свое завершение центральная формальная тенденция к высшему усилению, свойственная любви как таковой, но реализуемая в каждой из категорий. Однако здесь мы уже подходим к вопросу о возможности инкорпорации любви в различные ценностные сферы, который будет рассмотрен в следующей главе.

ГЛАВА VI
ИНКОРПОРИРОВАННОСТЬ ЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЙ В ОБЪЕКТИВНУЮ ЦЕННОСТНУЮ СФЕРУ

Как мы уже говорили, взаимопроникновение взглядов любви двух человек одновременно означает инкорпорацию обоих в одну и ту же ценностную сферу. Этот факт имеет столь важное значение как для нашего особенного контекста, так и вообще в социологическом отношении, что мы должны рассмотреть его более подробно. Когда два любящих друг друга человека объединяются, то они как бы ставят свою «кущу» — в зависимости от того или иного качественного характера своей любви — в определенной ценностной области, укореняются в ней. В чем заключается такая инкорпорация, станет ясно из последующего.

Тварная духовная личность человека в соответствии со своей сущностью чисто объективно сориентирована на мир ценностей и в первую очередь на Бога, воплощение всех ценностей. Сущность человека может быть понята только исходя из этой ориентации и связи. Его структура устроена так, что он в состоянии сознательно постигнуть этот мир ценностей и, познавая, проникнуть в него. Он способен ответить на него самым различным образом: в установках радости, восхищения, восторга, уважения, почитания, любви вплоть до благоговения, которого заслуживает только высшее благо — Бог. Помимо ответа на мир ценностей, он способен к реализации ценностей в самых различных областях: он может создавать самые различные блага, зафиксированные в прекрасных вещах вплоть до произведении искусства, в духовных свершениях, но прежде всего — в нравственных поступках.

Ко всему этому он не только способен — он и предназначен для этого: в отношении определенных ценностных сфер — прежде всего нравственной и религиозной — постольку, поскольку он является просто человеком; в отношении других — поскольку он является человеком с особенными способностями и талантами. Разумеется он сориентирован не одинаково на все ценностные сферы, но в каждом отдельном случае в совершенно различной степени. Прежде всего, как человек, он подчинен Богу, а его подлинное предназначение — это прославление Бога и вечное единение с Ним. Такая объективная связь одновременно представляет собой определенную натурализацию в соответствующей ценностной сфере. Человек находится в ней прежде всего в результате своих объективных качеств. Его объективная связь и объективное местоположение не меняются даже в том случае, если он не понимает и не постигает этого субъективно, даже настойчиво это отрицает. В то время как все люди in statu viae (на своем земном пути) натурализованы в религиозной и нравственной сферах, некоторые из них благодаря своей особой предрасположенности и талантам объективно укоренены и в других ценностных сферах: например, интеллектуально одаренные люди — в интеллектуальной ценностной сфере; особо развитые, воспитанные, образованные люди, все существо которых представляет собой нечто утонченное, — в ценностной сфере культуры.

Мы можем назвать такую укорененность человека благодаря его сущности «инкорпорированностью» в соответствующую ценностную сферу. Но о состоянии инкорпорированности человека в определенную ценностную сферу можно говорить и в совершенно другом смысле. Если человек сознательно устремлен к какой-либо ценностной сфере — скажем, художественной — если он сознательно занимается произведениями искусства и, отвечая на них, им предан, то одновременно данная сфера в определенном смысле вбирает в себя этого человека: а именно, при ближайшем рассмотрении мы видим здесь постоянное сопряжение двух моментов. С одной стороны, соответствующая ценностная сфера в определенном смысле реализуется в соответствующем человеке — с другой, ценностная сфера вбирает в себя человека.

Реализация ценностной сферы в человеке

Рассмотрим вначале «реализацию» ценностной сферы в обращенной к ней личности. Это реализация совершенно особого рода. Говоря о восприимчивой к искусству индивидуальности, мы имеем в виду при этом своеобразную реализацию мира искусства в человеке, сознательно открытом данной ценностной сфере и заинтересованно обращенном к ней. Это означает больше чем простую способность понимать художественные ценности. Это указывает на некий элемент в существе человека — на то, что характеризует его, что определяет атмосферу, которую он излучает. Разумеется, такую кристаллизацию мира художественных ценностей следует четко отделять от его подлинной реализации в произведении искусства. Произведение искусства само несет эти ценности. Они присущи ему. Что касается самого по себе восприимчивого к искусству человека, то об этом не может быть речи. Он не является eo ipso (как таковой) носителем художественных ценностей, и мы не можем «извлечь» их «из него» лишь на том основании, что он понимает искусство. Они лишь «пребывают» в нем, распространяют на него сферу своего влияния. Это является реализацией особого рода, ориентированной в особом направлении.

По сравнению с этим некоторое усиление подлинности такой реализации наблюдается в личности художника, хотя и не в аспекте реализации в строгом смысле, возможной лишь в носителе. Вне зависимости от этого различия между реализациями в художнике и в человеке, просто восприимчивом к искусству, необходимо понимать, что определенное воплощение в личности соответствующей ценностной сферы имеет место всегда, когда личность «конгениально» обращена к этой ценностной сфере и предана ей в своем ценностном ответе.

При этом, само собой разумеется, следует еще отличать надактуальную обращенность к какой-либо ценностной сфере — то, что мы имеем в виду, когда говорим о непосредственном «отношении» того или иного человека к искусству, природе или науке — от актуальной обращенности. Более значительная реализация, очевидно, наблюдается в надактуальной обращенности. Но своеобразная актуальная реализация в личности соответствующей ценностной сферы наблюдается в каждом актуальном восприятии ценностей и ценностном ответе.

Кроме того, это «воплощение» ценностной сферы в обращенном к ней человеке формально варьирует в зависимости от конкретной ценностной сферы. Если речь идет о ценностной сфере, связанной с личностным миром как таковым, то и соответствующая реализация будет гораздо более полная и одновременно такая, которая влечет за собой формально в другом направлении ориентированную, самую подлинную реализацию, а именно реализацию в носителе. Так, обращенность к миру религиозного очевидно означает такое пребывание этой ценностной сферы в человеке, которое уже позволяет последнему стать носителем определенных ценностей. Называя кого-нибудь религиозным человеком, мы тем самым подразумеваем, что он является носителем известных ценностей данной сферы, хотя при этом еще нет речи о сверхъестественном.

Разумеется, вид и степень рассматриваемой обращенности имеет решающее значение для того, насколько сам человек будет причастен данным ценностям в качестве носителя. Реализация нравственных ценностей еще больше приближается к «носительству». В этом случае любая открытость по отношению к ценностям, устремленность к ним означает начало истинного носительства. Такая обращенность уже сама по себе является носителем нравственных ценностей.

Нас, однако, в нашем контексте интересует не человек как носитель тех или иных ценностей, а тот факт, что любая ценностная сфера определенным образом реализуется всякий раз, когда человек сознательно обращается к ней. Аналогичным образом реализуется все негативное, когда человек сознательно обращается к нему, предан или предается ему. Если, например, кто-то имеет склонность к тривиальному, банальному и с удовольствием посещает опереточные театры и кабаре, то этот мир вульгарного реализуется также и в нем — он распространяет сферу своего неправомерно присвоенного влияния на его личность¹³.

Укорененность личности в ценностных сферах

Рука об руку с этой реализацией ценностной сферы в утверждающей обращенности личности к ней идет «внедрение» личности в данную ценностную сферу. При этом человек охватывается ею — в некотором смысле внедряется в нее. Во всех подобных случаях обнаруживается отдаленная аналогия тому, что, согласно католическому вероучению, имеет место в сверхъестественном, когда говорят о том, что человек, с одной стороны, «принимает» Христа в себя, а с другой — что он «принимается Христом» в той мере, в какой отдается Христу, причем, разумеется, предполагается еще чистая оптическая связь с Христом через крещение.

В этом смысле человеческая личность, как правило, инкорпорирована во многие ценностные сферы. Ибо поскольку она чисто объективно сориентирована на различные ценностные сферы, которые иерархически образуют мир ценностей, постольку каждый человек, если он хоть сколько-нибудь восприимчив к ценностям, также и субъективно обращен по крайней мере к некоторым ценностным сферам в своем понимании их и ответе на них. Если не принимать во внимание совершенно невосприимчивых к ценностям людей, то почти каждый человек так или иначе обращен как к ценностной сфере самой «личности» — в своем уважении, почитании других людей или в любви к ним — так и к ценностной сфере красоты, будь то красота природы, животных или человеческих лиц, а кроме того — к ценностной сфере права, познания и прежде всего — к нравственной ценностной сфере.

Многие люди обращены прежде всего к одной ценностной сфере, которой они уделяют основное внимание. В жизни таких людей решающую роль играет одна ценностная сфера — она является тем, в чем и чем живет человек. Так, встречаются люди, целиком живущие в ценностной сфере познания, для которых наука является формирующим их существование началом. Другие живут целиком в ценностной сфере государства, еще одни — в ценностной сфере искусства, есть и такие, которые живут в ценностной сфере человеческой личности: подлинным содержанием жизни последних являются взаимоотношения с другими людьми. При этом неважно, какую внешнюю роль играет та или иная ценностная сфера в жизни человека — например, сколько времени он уделяет ей, что по большей части определяется уже самим характером данного призвания — важно, какую роль играет данная ценностная сфера в его душе.

Мы можем также назвать состоянием инкорпорированности также и эту «укорененность» в той или иной ценностной сфере. Тогда, очевидно, это будет означать нечто несравненно большее, чем в вышеупомянутом случае, — и реализация ценностной сферы в человеке будет еще подлинней. В этом случае личность заключает в себе более отчетливые черты, представляющие собой излучение доминирующей ценностной сферы, или, точнее выражаясь: ее сущность несет более глубокий отпечаток данной сферы. Как мы увидим впоследствии, необходимо четко отделять инкорпорированность в этом еще более узком смысле от вышеупомянутой, которая, обнаруживая большие градации — в зависимости от степени обращенности — разумеется, проявляется повсюду, где человек соприкасается с какой-либо ценностной сферой, познавая и принимая ее.

Совместная инкорпорированность двух человек в одну ценностную сферу

Нечто совершенно новое — в отношении инкорпорированности — происходит, однако, тогда, когда встречаются два человека, имея друг к другу какую-либо нежную склонность, или будучи связаны друг с другом любовью. В рамках таких взаимоотношений они одновременно специфическим образом постоянно утверждают себя в какой-либо ценностной сфере — конечно, прежде всего, в уже известном нам смысле: любой человек в ценностном ответе любви или уважения обращен к определенной ценностной сфере. Другой человек представляется ему достойным любви, и обычно исходный пункт этого отношения к нему как к целому образуют его определенные ценностные качества: например, витальные достоинства — темперамент, физическая привлекательность, энергичность; интеллектуальные — ум, одаренность, духовная подвижность, остроумие, рассудительность; коммуникативные — обходительность, воспитанность, внешняя культура, «любезность» в узком смысле; наконец, нравственные достоинства — такие, как доброта, целомудрие, благородство, честность, отсутствие мелочности, внутренняя свобода, надежность, верность и пр. Таким образом, любая положительная связь между двумя людьми, имеющая характер любви, прежде всего означает инкорпорированность каждого их них в ту ценностную сферу, к которой принадлежат ценностные качества, представляющие для них исходную точку познания целостных характеров друг друга и ответа на них¹⁴.

Но еще гораздо важнее понять, каким образом любые отмеченные любовью отношения совершенно по-новому совместно инкорпорируют связанных ими людей в одну и ту же ценностную сферу. Каждого человека связывают разнообразные отношения с другими людьми, и он движется в рамках этих отношений по направлению к различным мирам. Так, кого-то могут связывать с одним человеком отношения, позволяющие им разделять радости жизни — веселиться, шалить, делать глупости, в полной мере наслаждаться пульсацией жизни. С другим человеком его связывают духовные миры, например миры научных и художественных интересов. Он находится в этих сферах, когда общается с другим человеком и обращен к нему. С третьим, скажем со священником, его связывают религиозные моменты. При этом мы имеем в виду в первую очередь не совместную деятельность в данной ценностной сфере, а такую связь с другим человеком в этой сфере, которая влияет также и на нежное отношение к нему и формирует последнее.

Теперь необходимо понять, что человек здесь всякий раз — помимо инкорпорированности в одну из подобных ценностных сфер, которая свойственна ему как таковому, а также помимо eo ipso (самой по себе) актуализируемой в любви к другому человеку инкорпорированности — в формальном отношении совершенно по-новому «приземляется» или «ставит кущу» в той или иной ценностной области во взаимопроникновении взглядов пусть даже и самого примитивного рода. Насколько это взаимопроникновение взглядов, пересекающее и наполняющее собой межличностное пространство, является совершенно новым аспектом реализации какой-либо ценностной сферы по сравнению с реализацией, происходящей в отдельном человеке (когда последний сам по себе предан данной ценностной сфере, постигая ее и давая на нее ответ), настолько же в этом заключается и совершенно новый формальный этап инкорпорированности. Взаимопроникновение взглядов «внутри» какой-либо определенной сферы означает внедрение в совершенно новое измерение по сравнению с тем, что происходит при индивидуальной преданности.

Межличностная сфера вообще означает новую ступень реализации по сравнению с внутренней сферой отдельного человека. «Слово», наполняющее собой межличностное пространство, занимает новую ступень реализации и приобретает новую метафизическую валентность по сравнению с тем, которое произносится только внутренне, — а именно, как мы уже видели, оно заполняет межличностное пространство не просто после того, как произносится, а лишь тогда, когда воспринимается и специфическим образом понимается. Очередной совершенно новый этап имеет место во взаимопроникновении взглядов. Как и социальный акт, например обещание, обязан своей творческой силой только этому наполнению межличностного пространства, так и осуществляющееся в рамках той или иной ценностной сферы взаимопроникновение взглядов любви означает совершенно особую формальную укорененность в этой сфере. Такая инкорпорированность возможна лишь во взаимопроникновении позитивных взглядов любви двух личностей.

Однако мы должны четко разделять две принципиально различные формы, из которых только вторая полностью выражает важный для нас феномен. Во-первых, типичная форма совместной ценностной инкорпорированности наблюдается тогда, когда два человека духовно соприкасаются и как бы протягивают друг другу руку, но при этом их контакт не несет на себе отпечатка вышерассмотренной любви на основе сходного образа мыслей. Происходит сознательная встреча двух человек в объективно ценном, и факт этой встречи или общности означает по сравнению с индивидуальной обращенностью каждого из них в отдельности к этой объективной ценности своеобразный прогресс в инкорпорированности, а также в реализации сферы влияния последней. Во-вторых, речь может идти о подлинной любовной обращенности двух личностей друг к другу — или даже о явном взаимопроникновении взглядов любви в какой-либо из ее категориальных форм, будь то дружеская любовь, любовь между братьями и сестрами, брачная любовь и т. д. В этом случае решающий характер данного факта складывается не в результате простой встречи в объективно ценном и «протягиванию друг другу руки», а в результате обращенности к другому человеку, происходящей в рамках одной или нескольких ценностных сфер, в которых она осуществляется как в некой среде. Прежде всего такое взаимопроникновение взглядов и влечет за собой в формальном отношении совершенно новую форму инкорпорированности обеих личностей в соответствующую ценностную сферу, т. е. ее новый этап, к которому не может привести никакая индивидуальная обращенность.

Неодинаковость обращенности и инкорпорированность в одну и ту же ценностную сферу

Возникает, однако, следующая трудность. При инкорпорировании, которое представлено в любовной обращенности как таковой, любящий инкорпорируется в ту ценностную сферу, с которой связана целостность достоинств любимого человека. Так должны ли обе мотивирующие целостности личностных достоинств быть связаны с одной и той же ценностной сферой — или сблизиться могут также и люди, совершенно различные с точки зрения тех ценностных сфер, которые они представляют? Не заключается ли в этом случае в рамках таких отношений различие в инкорпорированности любящих, которое делает непонятным то, как во взаимопроникновении взглядов сможет осуществиться некая новая инкорпорированность обоих в одну и ту же ценностную сферу? Можем ли мы тогда говорить, что оба человека инкорпорированы в одну ценностную сферу во взаимопроникновении их взглядов любви?

Неодинаковость рассматриваемой здесь обращенности понимается, разумеется, как чисто содержательная. Та формальная неодинаковость, основанная на различии категорий любви, не представляет проблемы. Любовь детей к своим родителям категориально отличается от любви родителей к своим детям. Однако, это не означает, что, например, в отношениях между матерью и сыном соответствующие ценности, на которые отвечают, принадлежат к разным ценностным сферам. В нашем же случае мы имеем в виду различие совершенно другого рода — чисто содержательную неодинаковость, имеющую место, например, в отношениях между очень духовным человеком и человеком преимущественно витального типа. Витальный любит партнера в его духовности — и наоборот. Здесь каждый из них сам по себе инкорпорирован в своей обращенности в иную сферу, нежели его партнер. Для одного любовная обращенность к другому означает интерес к витальным ценностям, для другого — к духовным. Как согласуется это с тем, что оба эти человека во взаимопроникновении их взглядов совершенно по-новому совместно «натурализуются» в одной или нескольких ценностных сферах?

Решение этой, быть может, на первый взгляд незначительной проблемы требует целого ряда новых рассмотрении, осуществление которых, выводя нас за рамки непосредственно изучаемого вопроса, даст нам общее, гораздо более глубокое понимание как сущности всех подобных ценностных инкорпорированностей, так и вообще личностных оснований общности. Прежде всего: если речь идет только об отношениях на основе сходного образа мыслей, то неодинаковость обоих партнеров не вызывает трудностей. Ибо обращенность здесь к другому человеку в первую очередь и относится к привязанности к тому же самому идеалу, которому предан сам обращающийся. Отношения несут на себе явную печать общего идеала, и оба партнера в своем интересе друг к другу с необходимостью инкорпорированы в ту ценностную сферу, в которой произошла их встреча. При этом не играет решающей роли то, какие другие достоинства они лично воплощают сами по себе.

Различный характер тематичности партнеров в тех или иных отношениях

Данная трудность также разрешается при рассмотрении некоторых чисто личностных отношений. Многие отношения таковы, что в них не имеет одинакового характера «тематичность» обоих партнеров. В этом случае нет никакой проблемы в связанном с этим факте неодинаковости ценностных типов, который принимается каждым из партнеров в его любви к другому. Мы здесь вообще сталкиваемся с принципиальным различием в области отношений, имеющих характер любви.

Существуют отношения, при которых оба партнера одинаково тематичны. Это тот случай, когда наблюдается полное взаимопроникновение взглядов и полное самораскрытие и принесение себя в дар другому. Intentio unionis обоих не только одинаково сильно, но и совершенно одинаково направлено на единение с любимым. Оба человека устремлены друг к другу в совершенно одинаковом равновесии активности и пассивности. С той и с другой стороны мы видим охват партнера и одновременно охваченность им — именно полное таинственное взаимопроникновение душ. Однако такая тематичность обоих может доминировать не только там, где имеет место это погружение друг в друга сущностных слов — в брачной любви или в тематической святой любви, но и, например, в дружбе более глубокого или более периферийного рода и т. д.

Кроме того, существуют отношения, при которых тематичны хотя и оба партнера, однако главной темой является только один из них. На первом плане стоит индивидуальность одного из них, и ее своеобразие и накладывает в первую очередь отпечаток на эти отношения. Вспомним, например, об отношениях между св. Франциском и его учеником братом Леоне. Здесь имел место обмен сущностным словом, и тем не менее св. Франциск оставался средоточием их отношений. Хотя имела место полная обращенность к брату Леоне, полное понимание последнего, однако обмен сущностным словом не был одинаково тематичным: ситуацию определяло сущностное слово св. Франциска — восприятие его сущностного слова и ответ на него были основным движением внутри этих отношений. Св. Франциск дарил больше, чем его друг дарил ему.

Наконец, существуют такие любовные отношения, при которых один из партнеров является единственной темой, хотя речь и не идет об односторонней связи. Но внутреннее движение таких отношений приобретает свой подлинный характер в том, что один из партнеров открывается другому и чувствует и знает, что понят и принят им. Оба партнера любят друг друга, но любовь одного из них является только основой для раскрытия и свободного излияния его существа. Другой же, любя, воспринимает сущность партнера; он как бы является «сосудом» для раскрывающейся индивидуальности, представляющей собой тему данных отношений. В этих отношениях более тематичная любовь — это любовь «сосуда», а его индивидуальность, напротив, совсем не тематична. Любовь же дающего не тематична — хотя она и имеет место и является необходимым условием — тематична его индивидуальность. При этом темой является не позволение себя любить как таковое, а ощущение того, что тебя понимают и свободное, беззаботное излияние собственного существа. Конечно, эта естественная «самоотдача» не есть раскрытие своего глубочайшего сущностного слова. Подобное раскрытие возможно только при полном взаимопроникновении взглядов любви, в котором оба человека в равной степени являются темой. Это окончательное сущностное слово может открыться только при самой полной любовной обращенности, когда человек становится как бы «текучим».

Здесь же, напротив, речь идет скорее о значительном самораскрытии, но больше в аспекте радостной возможности себя открыть, чем в аспекте явно выраженной передачи собственной сущности. На переднем плане больше стоит ничем не стесняемая возможность самораскрытия сильной индивидуальности как таковая, чем настойчивое желание открыться именно «этому» человеку, — в то время как в случае полного самораскрытия раскрытие собственной сущности никогда не является самоцелью — целью является открытие собственного сущностного слова «этому» конкретному человеку, которого мы любим и поскольку мы его любим. Самораскрытие в этом случае не только несравненно глубже и затрагивает совершенно другие слои личности, но и всегда является простым проявлением intentio unionis. Человек открывается для того, чтобы достичь единения с любимым, причем это саморазоблачение следует понимать не как сознательный акт, а как хотя и санкционированное, но самопроизвольное движение взаимопроникающих взглядов самой полной любви.

Тем не менее роль человека, функционирующего как бы в качестве «сосуда», не следует понимать в том смысле, что «дающий» не обязан его понимать. В некоторой степени должно быть воспринято также и сущностное слово «сосуда». Это также является необходимым основанием таких отношений, как и условие, чтобы «воспринимающий» был симпатичен «дающему» и любим им. Однако это понимание является лишь предпосылкой, а не темой данных отношений.

Во всех подобных случаях ясно видно, в каких ценностных сферах натурализованы отношения. Ибо насколько здесь тематичен лишь один человек, настолько же определяющим ценностную сферу, в которую инкорпорированы данные отношения, будет лишь то, что понято партнером и свободно раскрывается, а не индивидуальность «сосуда». Те стороны личности, которым дающий позволяет свободно изливаться, и характер их ценности определяют родину данных отношений. Другими словами: достоинства дающей индивидуальности, сознательно воспринимаемые и принимаемые функционирующим «в качестве сосуда» человеком, являются решающими для данных отношений и определяют также ценностную сферу, в которую инкорпорирована дающая личность в рамках данных отношений. В своей любви к самому по себе воспринимающему человеку дающий может принимать другие виды ценностей, но поскольку характер другого человека при таких отношениях не тематичен, поскольку знание о том, что ты понят, и само по себе раскрытие себя перед другим перевешивают как жест любви, то дающий в основном пребывает в своем собственном «мире». И он заново инкорпорируется в ту ценностную сферу, в которой уже находится его сущность, благодаря принятию отражения его собственной сущности в другом.

Таким образом, нетрудно видеть, что совместная инкорпорированность двух людей, связанных отношениями любви, в одну ценностную сферу, возможна даже тогда, когда они совершенно отличаются друг от друга теми ценностями, которые воплощают в себе, либо принимают в своем партнере.

Но такие отношения, в рамках которых тематична только одна личность, ни в коем случае не являются единственной типичной формой отношений, при которых два неодинаковых человека любовно связаны друг с другом, причем под неодинаковостью всегда понимается различие в характере тех ценностей, которые формируют в обоих их целостную индивидуальность.

Основание любви; сущностное слово и «внешнее существо»

Итак, мы решили возникшую проблему для одного особого типа неодинаковости. Для принципиального решения всей проблемы в целом следует подробно рассмотреть основание любви как таковой. Мы должны еще раз настойчиво повторить, что совершенно необходимым фундаментом любви является особенный характер индивидуальности в целом. Я могу кого-то уважать за его надежность, верность и т. д. Если же я кого-то люблю, то в этом случае принимается вся личность, и в отличие от признания, уважения, даже почитания здесь требуется в качестве фундамента целостное достоинство любимого человека. Это совершенно индивидуальный характер конкретного человека, пронизывающий различные ценностные сферы — его «суть», как мы часто говорим в особом значении этого слова. Чтобы моя любовь к данному человеку была возможна, эта суть должна открыться мне в своей позитивной ценности. Исходным пунктом могут послужить его отдельные достоинства: они являются как бы окном, через которое я бросаю общий взгляд на эту позитивную сущность, характеризующую всего человека. Но ценностные качества, взятые сами по себе как изолированные положительные стороны человека, могут служить основанием признания, уважения, почитания, но никак не любви. Для любви, в которой я отвечаю всем своим существом, также необходимо, чтобы и другой человек предстал передо мной как нечто положительно целостное, что однако не означает отсутствия в нем отрицательных качеств. Напротив, я могу при этом ясно видеть отдельные недостатки данного человека. Но он должен быть открыт мне как целое со своим позитивным общим характером.

Однако это может пониматься в совершенно разном смысле. С одной стороны, речь идет об уникальном единстве личности как целого и ее сущности во всех глубинных аспектах, со всем богатством глубоко скрытых черт, с ее сознательным духовным отношением ко всем ценностным сферам, с тем микрокосмом, который она из себя представляет — но все это не в виде набора свойств, различных сторон «носителя», а в уникальном, внутренне взаимосвязанном единстве данной неповторимой «индивидуальности». Под сущностным словом, о котором уже неоднократно говорилось, мы понимаем специфический «интимный» центр данной индивидуальности как целого, в котором и кульминирует эта индивидуальность и ее своеобразие. Эта сущность является специфическим фундаментом любви. Чем глубже любовь, тем больше открывается взгляду любящего это уникальное единство — вплоть до подлинного сущностного слова. Эта сущность индивидуальности, насквозь освещенная внутренней ценностью, переливаясь от преизбытка через край, предстоит любящему в высших формах любви: в брачной любви и тематической святой любви. Во всякой настоящей любви она должна представать как позитивно ценностная в целом. Все явные недостатки будут казаться либо какой-то изолированной неполноценностью, не доведенным до совершенства моментом в целом правильной ориентации данной личности, либо случайным элементом, либо, наконец, оборотной стороной ценного элемента.

Эту общую ценность невозможно с легкостью подвести под одну из привычных ценностных категорий. Она не только формально является общим блеском достоинств, пронизывающим и окружающим личность, аналогию чему мы видим в произведении искусства — в противоположность единичной ценности. Более того, она и в материальном отношении относится к ценностной категории особого рода, можно сказать, к категории «ценностей индивидуальности». Однако они имеют отношение и к другим достоинствам личности. В зависимости от человека эта общая ценность больше питается либо витальными, либо интеллектуальными, либо нравственными достоинствами. Тем не менее ее качество никогда не определяется только одной из этих ценностных категорий. Это уже формально исключено, поскольку человек реально существует во всех сферах, соответствующих этим ценностям. Когда мы просто говорим: «Это благородный человек», то указываем этим на качество, присущее всей личности в целом; это же имеет место, когда мы, например, говорим «глубокий человек», «anima candida» (чистая душа), «значительная личность» и т. д. Очевидно, мы тем самым рассматриваем целостный характер только с одной ценностной точки зрения, а не в его полном ценностном содержании. Но при этом мы имеем в виду не отдельные добродетели, как это имеет место в том случае, когда мы, например, говорим: этот человек надежный, правдивый, верный или нравственный, — а то ценное качество, в котором, как нам кажется, воплощается общее достоинство человека в целом.

От этого индивидуального единства целостной личности, конечно подверженной значительным изменениям при неизменности подлинной объективной общей интенции соответствующей сущности личности, так сказать, особой мысли Бога, которую представляет из себя данный человек, следует отличать гораздо более периферийное, тоже целостное, «внешнее существо» человека. Мы также имеем здесь дело со сквозным элементом, однако он пронизывает только внешний слой личности, а не ее глубинное измерение. Это внешнее существо мы можем называть симпатичным или несимпатичным. Оно многое говорит нам даже тогда, когда мы еще не знаем самый подлинный характер данного человека. Оно предстает перед нами, когда мы слышим, как человек говорит, видим его мимику, чувствуем его темперамент и т. д. Во всем этом может сквозить и подлинный характер, однако это не всегда так и прежде всего не для каждого.

Это периферийное существо совершенно очевидно. Вдобавок, оно является как бы тем «веществом», из которого состоит человек. Это внешнее существо, которое в идеальном случае полностью функционирует как средство выражения, как «тело» внутренней индивидуальности — например, это наблюдалось у св. Франциска Ассизского — также может быть само по себе ценностно положительным или негативным. Но вид соответствующей ценности, понимаемой как ценность целого, принципиально отличен от ценностной категории, названной нами ценностью индивидуальности. Данная общая ценность в содержательном отношении подчинена ценностям индивидуальности. Совершенно другими являются и те ценностные категории, которыми питается это «существо». Здесь принципиально исключаются нравственные и интеллектуальные ценности, не говоря уже о религиозных. Напротив, большую роль играют витальные ценности, такие, как благородный характер, тонкая психическая организация в противоположность грубой натуре, и эстетические ценности в самом широком смысле слова, такие, как грация, тонкий вкус, поэтичность и пр. Сюда относятся также такие достоинства, как вежливость, хорошие манеры, воспитанность, которыми «питается» индивидуальное общее достоинство внешнего существа.

Такой случай, разумеется, не всегда имеет место. Особенная связь двух людей может способствовать незамедлительному проникновению в подлинную индивидуальность, т. е. индивидуальность многих людей сразу становится «прозрачной» для некоторых людей. Точно так же позитивную обращенность, необходимую для постижения чужой индивидуальности, могут изначально обусловить определенные ситуации, а также то, что человек раньше знал о своем партнере и т. д. Таким образом, можно «перепрыгнуть» через эту преамбулу любви.

Притягательность просто приятного

Но чье-нибудь внешнее существо может привлекать другого не только благодаря своей ценности, но и потому, что оно просто приятно ему. Оно может функционировать в качестве того, чем человек наслаждается как вкусной едой, что ему приятно и симпатично, хотя оно и не представляет для него ценности в подлинном смысле слова¹⁵. Разумеется, производит приятное впечатление также и позитивно ценное внешнее существо. Но в рассматриваемом здесь случае это существо является просто приятным или по крайней мере оно не кажется положительным благодаря своей ценности. Так, например, кому-нибудь может быть приятно внешнее существо другого только по той причине, что оно похоже на его собственное и таким образом как бы служит подтверждением его собственной личности. Этот факт выражает поговорка «рыбак рыбака видит издалека». Фальстаф хорошо себя чувствует в обществе Пистоля и Бардольфа. Ему приятно их существо, хотя он и не задумывается об их ценности, даже о ценности их внешнего существа.

При определенных обстоятельствах может также привлекать и полярная противоположность, не являясь при этом положительно ценной для того, кого она привлекает. Например, так может привлекать мужчину женское начало в случае животной, грубой страсти. Такой человек ничего не знает о ценности женского начала, ее красоте, нежности и пр., оно действует на него лишь возбуждающе.

Эта притягательность просто приятного, не основанная на какой-либо ценностной данности, играет большую роль в возникновении обычной симпатии. Многие люди симпатичны друг другу потому, что они приятны друг другу. Это может распространяться и на более глубокие сферы. Так, например, сентиментальный, тривиальный человек может быть привлекателен для другого именно благодаря своей сентиментальности и тривиальности. Эти качества, несомненно, относятся не только к внешнему существу. Отрицательные качества такого рода, имея отношение к любви и симпатии, могут играть в них весьма различную роль. Во-первых, они могут не замечаться и поэтому не влиять на ценностный ответ любви, поскольку любящий не обладает в данном направлении специфической зоркостью. В этом случае они не играют никакой положительной роли в основании фундамента любви — этот последний образуют совершенно другие, а именно подлинные ценности. Во-вторых, любящий может их и видеть, но не в качестве сущностных конституэнтов, а только как «уход в сторону», и поэтому хотя и будет в связи с этим огорчаться, однако это не будет препятствовать его любви.

Но мы имеем в виду не эти случаи. Мы имеем в виду тот случай, когда кто-нибудь любит другого человека именно в его тривиальности и сентиментальности. Не то чтобы он понимал отрицательный характер этих качеств — просто он принимает тривиальность другого человека за идеалистическое благородство, а его сентиментальность за мягкость натуры и т. д. Но на самом деле его привлекает именно эта дурная атмосфера тривиального и сентиментального. Поскольку его не трогают истинное искусство, истинное благочестие, а лишь «китч» в той и другой сферах, постольку его и привлекают только подобные люди. В этом случае ему главным образом приятно тривиальное, сентиментальное, он наслаждается им, оно приносит ему удовлетворение, но при этом он еще не относится к этим качествам как к ценности. Такой незаконной симпатией является лишь ответ на «мнимые» ценности — это явление типично для поклонения всяческим идолам и эрзацам.

Таким образом, в этих случаях имеет место влечение к качествам более глубокого существа, не представляющее собой ценностного ответа, — подобно тому как при симпатии иногда наблюдается влечение к качествам внешнего существа, к которым не относятся как к ценностям. Дела не меняет и то, что впоследствии может возникнуть квази-ценностный ответ, истолковывающий просто приятные качества как ценности. Здесь также имеет силу поговорка «рыбак рыбака видит издалека». Здесь опять-таки сходство как таковое делает другого человека приятным и привлекательным, оно не позволяет открыться в первую очередь его ценности. Момент инкорпорированности здесь значительно модифицирован по сравнению с тем случаем, когда идет речь об инкорпорированности в подлинную ценностную сферу. Ибо решающим фактором здесь являются не ценности, a привлекательные в результате своего сходства негативные или, при определенных обстоятельствах, положительные качества, являющиеся подлинной virtus unitiva (объединяющей силой)¹⁶. В этом влечении к похожему человеку одновременно заключается удовлетворение от «подтверждения» собственного существа. То, что обычно более смутно ощущается человеком, здесь выступает перед ним как объективная реальность во всей своей предметности и тем самым дает потребности в удовольствии от собственной натуры как бы более прочное и осязаемое основание. В этом случае предполагается удаленное от ценностей местоположение отдельного тривиального человека, или, говоря иначе, его натурализация в сфере недостойного. Но любовные отношения означают новую инкорпорированность обоих в эту сферу, и сами эти отношения натурализуются в трясине тривиального.

Родство в некотором пункте целостных сущностей двух людей как основа их отношений

Теперь мы настолько развернули проблему обоснования любви, насколько это необходимо для ее решения. Итак, мы опять задаем вопрос: как возможно то, что непохожие люди, каждый из которых принимает в другом его целостную ценность, лежащую в иной ценностной сфере, нежели та, которую принимает партнер, тем не менее в своих отношениях инкорпорированы в одну и ту же ценностную сферу, и в ней натурализованы их отношения как таковые? Мы ответим на него, если будем исходить из того целостного характера человека, который является подлинным фундаментом любви. При этом мы должны четко отделять, с одной стороны, специфически «отдельные» ценностные качества, а с другой — внешнее целостное существо, классическое основание простой симпатии. Необходимо также обратить особо пристальное внимание на уникальное в личностной сфере, на ее специфические собственные аспекты, качества и отношения, которые скрыты от взгляда, схватывающего лишь внешность.

Тогда мы увидим: в отношениях между людьми, которые сами по себе инкорпорированы в разные ценностные сферы, существует как бы одно определенное место в их целостном существе, обладающее сходством, в котором и укоренены их отношения. Это определенное место в некотором смысле располагается в другом — скрытом — измерении, нежели те отдельные ценностные качества, о которых шла речь выше. В противоположность им оно таким образом связано и переплетено с целостным существом и целостным характером человека, что, хотя и представляет собой «место», однако непосредственно определяет ориентацию на целостное существо и целостный характер. Даже если первоначально взаимный любовный интерес партнеров друг к другу и был связан с рассмотренными выше специальными, отдельными качествами — эти последние отступают затем в качестве опор на задний план: жизнь подлинных отношений питается позитивностью целостного существа, познанной в том месте, которое представляет собой у обоих партнеров совместный базис. Настоящий любовный интерес прежде всего относится к этой позитивности целостного существа, насколько она проявляется в этом определенном слое. Оба человека как бы сыгрываются друг с другом и инстинктивно ищут ту точку в своем существе, которая родственна им обоим.

Так, например, партнеры, очень неполно познавшие друг друга (либо недостаточно познан один из них) и обычно не вовлекающие в свои отношения более глубокие слои своего существа, тем не менее находят также и в аспекте ценностной сферы некое единое поле, на котором происходит их встреча. Основополагающая в данном случае ценностная сфера определяет качество отношений, в нее совместно инкорпорируются оба человека в результате своих отношений.

Возьмем, к примеру, дружеские отношения, которые могут существовать между очень духовным человеком и неодухотворенным, преимущественно витальным человеком: один духовно глубок, сложен, открыт для разнообразнейших ценностных сфер, для него большую роль играет постижение мира, проникновение в его тайны, а также искусство и т. д., в то время как другой — простой человек, занятый своей практической деятельностью, однако темпераментен, остроумен, живо на все реагирует, мужествен, предприимчив и т. д. Оба хорошо сознают свою несхожесть. Оба в своем дружеском отношении к партнеру принимают его целостную позитивность, которая, конечно, в своем целостном качестве совершенно отлична, поскольку питается совершенно иными ценностями.

Пока обращенность к другому человеку означает для каждого из них инкорпорированность в разные ценностные сферы. Однако эти отношения связаны с определенным, хотя и трудным для постижения пунктом в целостной позитивности обоих, который является специфически общим для них. Возможно, именно момент чистоты, ясности, здоровья, жизнеутверждения — на фоне нравственной надежности и верности — представляет для духовного человека исходный пункт дружеского отношения к витальному человеку и в то же время является соответствующим пунктом в его собственном целостном существе, например его оживленный темперамент и интенсивность его внутренней жизни, которые, хотя и питаясь другими источниками, однако в своем проявлении в рамках целостного существа означают аналогичную черту. Эта черта, представляющая собой лишь срез целостного существа обоих — конечно, в очень неравной мере репрезентирующая их целостные существа — является тем элементом, который живо вовлекается ими в их отношения, которым они обмениваются и который определяет мир их отношений. Каждый привносит нечто иное в этот элемент, но эти привнесения находятся в одной плоскости и в состоянии составить единство, являющееся средой данных отношений.

Кроме того, необходимо, чтобы схожие черты в целостном существе обоих не только были родственны в смысле своей укорененности в одной и той же ценностной сфере, но и были представлены в таком специфическом индивидуальном выражении, которое бы со своей стороны служило основанием единству. Для этих черт необходимым является как соприкосновение в отношении объективной ценностной сферы, так и совершенно непостижимое индивидуальное соответствие, сродство в отношении особого выражения объективного логоса данных индивидуальностей. Кто-нибудь еще может иметь в своем существе такой же «ценностный пункт», однако его «форма» не будет соответствовать сущности данного человека, не будет подходить ей, и поэтому не возникнет никакой позитивной связи с ним. Такая форма сама по себе безразлична с точки зрения объективной ценности — обе эти формы могут быть одинаково ценными, и тем не менее только одна из них обеспечивает связь с данным человеком. Таким образом, для возникновения отношений решающую роль играет также характер формы.

Итак, мы видим следующее: если даже любовная обращенность одного человека к другому сама по себе может инкорпорироваться в иную ценностную сферу, нежели это могло бы иметь место в обратном случае, тем не менее остается непреложным тот факт, что любые отношения натурализованы в одной определенной ценностной сфере или в нескольких определенных сферах, а оба человека в результате своих отношений совместно инкорпорируются в одну и ту же ценностную сферу или в несколько идентичных ценностных сфер.

Двойная инкорпорированность

В этих случаях имеет место не только формальная, как бы двойная инкорпорированность, которая вообще характерна для подобных отношений, но также и содержательная — в той мере, в какой отличаются друг от друга материальные содержания формальных инкорпорации. Во-первых, имеет место ценностная инкорпорированность, реализующаяся в независимой обращенности к другой личности, а также в обращенности к какой-либо безличной сущности. Это может означать для обоих, если речь идет о двух личностях, живущих в совершенно разных мирах, натурализацию в разных ценностных сферах. Однако, кроме того, существует инкорпорированность, которая, как мы видели раньше, представляет собой нечто формально новое, а именно то, что возникает во взаимных взглядах любви, в «протягивании друг другу рук». Такая инкорпорированность всегда должна относиться к обоим людям в одной и той же или во многих идентичных ценностных сферах. Для нее является определяющим не принятие всего в чужой индивидуальности, а то, какая черта в ней специфически раскрывается обращенному к этой индивидуальности человеку и становится живой основой отношений. Эта черта всегда родственна той, которую человек сам в данных отношениях раскрывает другому (кроме уже исключенных случаев, когда темой отношений является только один человек).

В отношениях всегда должно иметь место некое «здесь», в котором оба человека реально встречаются. То живое, что привносится обоими в их отношения и представляет питающий их источник в их сосуществовании, всегда находится в той же самой ценностной сфере, что и та черта, к которой привязаны в них данные отношения. Подлинный актуальный «объект» пульсирующей во взаимных отношениях любовной обращенности один и тот же для обоих в аспекте ценностной сферы, и с этим объектом коррелирует то, что каждый из них открывает другому в своем существе.

Но такую содержательную двойственность инкорпорированности в дружеских отношениях мы обнаруживаем не только у людей, которые сами по себе инкорпорированы в совершенно различные ценностные сферы и чьи целостные натуры питаются совершенно разными ценностями. Насколько часто мы сталкиваемся с отношениями между двумя людьми, которые живут прежде всего религией, оба одной веры, но дружеские отношения которых нельзя назвать религиозной дружбой. Несмотря на то что каждый из них знает, что его друг является живым членом мистического тела Христова и также и субъективно живет этим, несмотря на то что он принимает друга как благочестивого человека, однако дружеские отношения с ним не нуждаются в специфической натурализации в этой сфере — это не отношения «во Христе».

Отсюда следует, что такие два человека не являются специфически схожими в данных слоях (или пока еще не схожи), что они не отвечают друг другу соответствующим особым образом, что, напротив, та точка, в которой они схожи, лежит в совершенно ином слое, например, прежде всего в культуре или в чем-то чисто человеческом. Тогда их отношения, естественно, натурализованы там, где находятся их схожие инициирующие точки, а не там, где оба эти человека сами по себе на равных. Поэтому через такие отношения как таковые они инкорпорируются не заново в религиозную сферу, а в какую-то другую. Взаимное предшествующее и сопутствующее принятие другого человека как homo religiosus, который тем не менее не открывается как таковой в данных отношениях, отступает на второй план в качестве инкорпорированности по сравнению с осуществляющейся в самих отношениях, также и формально новой инкорпорированностью, хотя и может при определенных обстоятельствах быть conditio sine qua non (необходимой предпосылкой) для таких отношений.

Разумеется, здесь может иметь место огромная шкала градаций. Либо ценностная сфера, в которой собственно и живет другой человек, полностью исключается из отношений. Это случай любви между людьми, живущими в различных мирах или ценностных сферах. Тогда один из партнеров или оба остаются в значительной мере непонятыми другим. Либо эти ценностные сферы и соответствующие им качества вполне понимаются и участвуют в отношениях как молчаливая их предпосылка, но при этом не накладывают отпечатка на взаимную любовь как таковую и не становятся имманентной темой этих отношений. Даже любовь, основанная на общем образе мыслей, может развиваться параллельно настоящей, личностно-индивидуальной любви и при этом на последнюю не будет накладывать глубокого отпечатка то, что сознательно оберегается в духовном содружестве. Наконец, может иметь место случай, когда оба человека сами по себе инкорпорированы в одну и ту же ценностную сферу, и в той же сфере натурализованы их нежные отношения. Тогда данная ценностная сфера также является имманентной темой. Но в рамках этого случая могут наблюдаться большие различия в зависимости от вида взаимопроникновения взглядов любви. Только при самом окончательном взаимопроникновении — при полном обмене глубочайшим сущностным словом — отношения таковы, что они точно инкорпорируются туда, где сами по себе объективно и субъективно находятся оба человека. С другой стороны, возможен случай, когда два человека достаточно схожи в своем отношении к Богу, чтобы между ними возник дружеский союз во Христе, но при этом не настолько, чтобы осуществить во Христе то окончательное взаимопроникновение взглядов любви, которое, например, формально подразумевает брачная любовь. Схожесть двух человек во Христе должна быть намного больше, чтобы содержательно обеспечить высоконапряженную форму взаимопроникновения взглядов любви. Чем категоричней взаимопроникновение взглядов, требуемое любовью на основании ее особого видового характера, тем больше должна быть сущностная схожесть партнеров в отношении той ценностной сферы, которая призвана формировать данное взаимопроникновение взглядов.

В первую очередь доминирующая «ценностная родина» отношений

От инкорпорированности в ценностную сферу, как она представлена в любовных отношениях двух людей, следует еще отличать случай, когда два человека связаны такими отношениями, которые являются для обоих, так сказать, главной темой их существования. Здесь взаимопроникновение взглядов любви обоих означает не только новую инкорпорированность в более широком смысле слова, но и такую, которая аналогична вышеупомянутой инкорпорированности человека в ценностную сферу, которой он главным образом и живет. Полное взаимопроникновение взглядов любви, полный обмен сущностным словом в любви, лежащей в русле наших подлинных жизненных устремлений, одновременно означает такое глубокое укоренение в ценностной сфере, в которой натурализованы данные отношения и в которой происходит живая встреча обоих, что при определенных обстоятельствах с этим связана радикальная ценностная переориентация личности. Чаще всего такие глубокие отношения возникают между людьми, которые уже сами по себе были инкорпорированы в одну и ту же ценностную сферу. Однако существуют и случаи, когда любовь означает для любящих совершенное преображение их жизни — когда один из партнеров вовлекается с помощью другого в абсолютно новую для него ценностную сферу. В результате любви к женщине, другу, вождю может произойти перемещение жизненных интересов из одной ценностной сферы — например, сферы искусства или науки — в другую. Подобное перемещение может произойти и в результате простого влияния человека, объективно открывающего другому новые сферы. Мы не говорим о таких само собой разумеющихся фактах, мы имеем в виду инкорпорированность, происходящую в любви к другому человеку и прежде всего в отношениях как таковых, точнее — во взаимопроникновении взглядов любви. Таким образом, речь идет о перемещении, при котором — в соответствии с центральным значением и глубиной любви — происходит коренное изменение одного из любящих или даже обоих, так что их интересы перемещаются из сферы, в которой они были до этого в первую очередь натурализованы, в другую сферу.

Для качества и глубины любви решающим является то, в какой ценностной сфере она натурализована. Но поскольку любовь всегда относится прежде всего к ценности личности, здесь имеют значение в качестве формирующих фундамент любви — целостную позитивность — только те ценностные сферы, которые связаны с ценностью личности как таковой, например нравственная ценностная сфера, духовно интеллектуальная, витальная или сфера культуры. Ценностные сферы права, искусства, науки и многие другие не могут быть «родиной» любви. Только весьма опосредованно они могут окрашивать ту среду, в которой развиваются отношения (не любовь!).

Эти ценностные сферы, в которые инкорпорирована любовь, могут накладывать такой исключительный отпечаток, что они будут содержательно как бы очерчивать границы любви. Но они могут быть также только в первую очередь доминирующей «родиной». Так, бывает любовь, которая «привязана» к витальной сфере и в содержательном отношении не достигает духовной или нравственной сфер. Я говорю «в содержательном отношении» потому, что в формальном отношении всегда имеется в виду вся личность в целом, объективно «проявляющаяся» во всех этих сферах. Если границы любви снизу вверх составляют более низкие ценностные сферы, то в этом случае имеет место специфический феномен «привязанности». Ибо только при натурализации любви в самой высокой из ценностных сфер, доступных для реализации человеку, содержательное качество любви будет соответствовать ее формальному устремлению, как мы еще лучше увидим в следующей главе. Если, напротив, преобладает более высокая ценностная сфера, скажем духовно-интеллектуальная, а витальная отсутствует, то в этом случае мы имеем неполноценность другого рода. В норме более высокая ценностная сфера как родина любви включает в себя более низкие ценностные сферы per eminentiam (по преимуществу). Наконец, более низкая ценностная сфера может только «преобладать», не являясь при этом «очерченным кругом»; и если вовлечены и более высокие ценностные сферы, то нельзя говорить о полной «привязанности». Это тот обычный случай, когда отношения достигают самой высокой ценностной сферы, но в первую очередь питаются витальным, духовно-интеллектуальным или нравственным. В высшем случае чистой любви во Христе определяющей является прежде всего самая высокая ценностная сфера, однако сюда могут быть включены per eminentiam все остальные — или даже равным образом быть жизненны. Поскольку главенство высшего допускает дополнительную натурализацию в более низком, и при этом более низкая ценностная сфера не обязательно должна быть менее «жизненна» в самом подлинном смысле этого слова, чем тогда, когда она доминировала бы сама — так как она только в данном случае занимает объективно «причитающееся» ей место и выполняет высшую возможную для нее функцию.

Если мы теперь бросим еще один взгляд на отношение ценностных сфер к категориям любви, то вырисовывается следующая картина. В случае одних категорий натурализация в определенной ценностной сфере категориально обусловлена, как, например, в любви к ближнему и в тематической святой любви, категориальное своеобразие которых возможно только в религиозной ценностной сфере. В других категориях любви мы видим необходимость определенных инкорпорирующих ценностных сфер — а именно не в качестве сущностно доминирующих, но как играющих дополнительную роль. Впрочем, существует большая свобода в отношении того, какая именно сфера будет главенствовать. Качество и глубина любви определяются в первую очередь доминирующей ценностной сферой. В этом отношении особое место занимает любовь на основе сходных умонастроений. Она может быть натурализована в самых различных ценностных сферах постольку, поскольку эти последние представляют собой то, что может функционировать в качестве объекта данного умонастроения. Сюда относятся только ценностные сферы, содержание которых может функционировать как «идеал». А, скажем, витальная ценностная сфера — в смысле очарования внешнего облика — исключается. Ибо характер данной ценностной категории исключает возможность того, чтобы относиться к ее объектам как к идеалам, интенциональное принятие которых представляло бы собой собственно образ мыслей. Поскольку мы имеем в виду не только простую духовную общность, но и любовь на основе сходного образа мыслей, это должна быть ценностная сфера такой глубины и значимости, что она, несмотря на свою более косвенную функцию мотивации любви, все же должна делать человека достойным любви.

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|