| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЛИЧНОСТНЫЕ ОСНОВАНИЯ
ОБЩНОСТИ В ШИРОКОМ СМЫСЛЕ
ГЛАВА I
ЧЕЛОВЕК КАК «МИР В СЕБЕ» И КАК ОБЩЕСТВЕННОЕ СУЩЕСТВО
Среди всех данных нам в опыте тварных сущностей человеческая личность более всего представляет собой «мир в себе». То, что она вообще имеет характер «в себе сущего», заключается, конечно, уже в ее субстанциальном бытии и в еще большей мере в том, что она представляет собой complete (совершенную) субстанцию, которая как таковая не может подлежать усовершенствованию в своем конститутивном бытии. Между тем человеческая личность и помимо этого является гораздо более выраженным «в себе сущим», чем какие-либо другие субстанции, будь то субстанции чисто материальной сферы, т. е. физические тела, либо витальные субстанции, «простые» живые существа3.
Отличительные черты подлинных субстанций
Во-первых, субстанцию характеризует то, что она является неким целым, внутренне объединенным. Так, например, между конституэнтами (составными частями) вещества камня существует внутренняя взаимосвязь, которая намного превалирует над любой связью этого же вещества с окружающей средой: «части» камня как таковые имеют тесное внутреннее сцепление и сплоченность. Простая материальная «масса», например, водяная масса, не является «вещью», материальной субстанцией. С этим тесно связан второй момент: субстанция, особенно материальная субстанция, отделена от окружающей среды и имеет определенный, относительно постоянный, независимый от среды облик. Этот облик может быть сколь угодно «бесформенным», неупорядоченным, нерациональным — тем не менее, кусок материи, для того чтобы претендовать на название субстанции, должен иметь облик. Определенное количество воды, находящееся, например, в сосуде, не обладает характером «вещи», так как не имеет собственного настоящего облика, благодаря которому оно бы выделялось как нечто цельное из массы вещества. Случайная, чисто количественная выделенность, обусловленный средой, каким-либо сосудом облик, который совершенно меняется в другом сосуде и не может рассматриваться в качестве облика воды, недостаточен, чтобы обеспечить такую выделенность из окружающей среды, которая с необходимостью свойственна вещи как субстанции. По другой причине даже, например, холм в холмистой местности не является вещью в полном смысле этого слова. Хотя он и обладает внутренним единством и сплоченностью, представляет из себя нечто цельное и имеет подлинный облик, однако он не настолько выделен из окружающего, чтобы мы могли рассматривать его как подлинную вещь: он слишком тесно связан с окружающим.
Но даже тогда, когда перед нами подлинная вещь, например камень, кусок металла и пр., выделенность соответствующей субстанции из материальной среды носит относительно случайный характер — в противоположность субстанциям витальной сферы. Организм, например растение или животное, совершенно очевидно представляет собой нечто изолированное, некую сущность, которая во всех отношениях сформирована как целое. Любой организм как таковой исполнен и определенным образом «очерчен» круговоротом взаимосвязанных жизненных процессов, четко отделяющим его от других организмов и делающим его неким целым, внутренним единством, подлинным индивидом. Взаимосвязь всех элементов, свойственных какому-нибудь органическому единству, настолько теснее связи этого единства, например, с собственными элементами других организмов, что невозможно размывание границы между разными индивидами. Более того, здесь вообще является характерным только отличие от других организмов, а не просто «выделенность» из сплошной «массы сущего». Ибо здесь отсутствует подобие материи — ведь теория единого потока жизни, в котором участвуют отдельные живые существа, — всего лишь «теория», которая, к тому же, не согласуется с очевидным положением вещей. В любом случае подобная жизненная среда не была бы более глубоким слоем действительности по отношению к отдельным живым существам, их основой, каковой является материя по отношению к материальным вещам.
Сравнивая субстанцию живого существа с материальной вещью мы совершенно ясно видим противоположность более или менее случайной «выделенности» из массы вещества микрокосму, который представляет из себя любое живое существо, и органическому подлинному индивиду, управляемому внутренним рациональным принципом, свободным от всякой случайности. Характерным является то, что мы можем по желанию искусственно выделить из массы вещества новые объекты, подлинной аналогии чему не существует в живой материи. Живые существа являются в гораздо более полном смысле субстанциями, чем материальные вещи, даже если последние, помимо своего единства в качестве вещей, созданы по некоему рациональному принципу, как, например, инструменты, мебель и т. д. Ибо этот рациональный принцип остается чем-то относительно бездеятельным. Например, единство стола как такового не отделено от его бытийной значимости как единства материальной вещи, выступающей в качестве субстрата стола. Здесь характерным является то, что как раз эта материальная вещь продолжает существовать в своем собственном качестве вещи даже после того, как она в результате деформации перестает функционировать в качестве субстрата стола, т. е. когда стол как таковой уже не существует.
Личность как высшая форма субстанции
Если мы теперь рассмотрим субстанцию человека, то без труда увидим, что здесь мы имеем дело с несравненно более совершенным субстанциальным характером. Человек есть личность. Он является сознающим, обладающим «я», внутренне цельным, владеющим собой, свободным существом. Рассмотрение этих его особенностей открывает перед нами совершенно новое, более глубокое в той бытийной сфере, которой мы сейчас занимаемся, и позволяет нам увидеть огромную дистанцию, отделяющую человека от материальных и живых объектов также и в отношении выраженности субстанционального «в себе сущего».
Легко видеть, что характерными чертами этой субстанции являются полностью изолированное в себе единство, свободная от всякой случайности внутренняя взаимосвязь, резкая ограниченность и отделенность от любого другого индивидуума. Но прежде всего здесь важно увидеть, что человек полностью причастен тому общему достоинству личностных субстанций, благодаря которому они представляют собой высшую форму субстанционального — и именно в той мере, в какой в них находит свое высшее, прототипное выражение характер индивидуума и «мира в себе». Представлять личность или человека в качестве обыкновенного выделенного фрагмента из некоего континуума «духа», что является принципом пантеизма, — это еще и в совершенно другом отношении ошибочно по сравнению с констатацией сплошного континуума «жизни». Все подобные теории возникают от непонимания духовного как такового, от трактовки человека по образцу материального. Мы видим теперь, что значит для человека быть миром в себе. Еще раз суммируем: субстанциальный характер личности представлен в ее совершенстве, полностью исключающем размывание границ, очерчивающих личность. Личности не могут сплавиться подобно элементам континуума в какое-либо единство, не могут, имея в себе субстанциальное ядро, функционировать как подлинные «части» единого целого. Для них невозможно то объединение, в которое могут вступить материальные образования. Но здесь исключается также и уже само по себе несубстанциальное витальное объединение, которое еще возможно у простых живых существ.
Тем не менее человеческая личность, которая как никакое другое известное нам из опыта создание является миром в себе, реализует свои внутренние задатки только в духовной связи с другими личностями, в объединении с ними, короче говоря — только в общности в более широком смысле этого слова. Рассмотрение сущности человеческой личности, ее структуры, ее действии и установок показывает нам, с одной стороны, уникальный «субстанциальный характер» человека, исключающий эволюцию двух личностей в единую субстанцию, но, с другой стороны, — также и его несомненное свойство морального совершенствования с помощью другого человека, его предназначение образовывать общность с другими людьми. Так, мы видим, что человек, хотя и будучи ярко выраженным миром в себе, обладает способностью трансцендируя вступать в такой контакт с другими людьми, который является гораздо более глубокой связью с ними, нежели внешнее сплочение, связывающее части континуума. Когда личность осмысленно обращается к другим личностям и одновременно воспринимает их обращенность к себе самой — например, во время общей беседы или во взаимной, открытой любви — то возникает такой контакт с ними, который в самом важном отношении гораздо глубже и подлиннее, чем внешняя связь частей какого-нибудь целого.
ГЛАВА II
СТУПЕНИ ДУХОВНОГО КОНТАКТА
Интенционный и реальный контакт между личностями
Существует колоссальная градация в области духовных контактов между людьми — более того, эти контакты имеют совершенно разный смысл. Формально низшая ступень, собственно предварительная стадия контакта заключается в том, что мы внутренне обращаемся к другим людям. Например, мы уважаем или любим кого-нибудь, сердимся на него, но при этом не открываем нашу установку. В этом случае мы хотя и заняты им, заинтересованы другим человеком — в той или иной степени в зависимости от установки — однако реально мы не пересекаем «межличностное пространство», мы в действительности не вступаем с другим человеком в духовный контакт, наша установка не «реальна», а лишь «интенциональна».
Противопоставляя здесь интенциональный контакт духовных личностей реальному, мы должны в самом сжатом виде более точно определить эти термины.
Познавая и занимая внутреннюю позицию, мы вступаем в интенциональное отношение с бытием. Мы «причастны» к существованию дома или к мелодии, когда радуемся им, не реально, а только интенционально. Мы осмысленно относимся к ним, и наша причастность к ним имеет совершенно уникальный характер, свойственный лишь человеку, но не безличным образованиям. В сфере такой интенциональной причастности существуют градации, имеющие разную направленность — от простого знания до интуитивного постижения, от простого познания до интеллектуального проникновения, от простого незаинтересованного созерцания до восторженной заинтересованности и любовной привязанности. Но все эти различия остаются в сфере интенциональной «причастности бытию», и их следует четко отделять от реальной бытийной причастности, характеризующей, например, два элемента, вступающих в химическую связь, или яйцеклетку и сперматозоид в процессе оплодотворения.
Если мы физически прикасаемся к какому-нибудь материальному предмету, то здесь имеет место уникальная промежуточная стадия. В определенном смысле мы можем назвать такую связь — в противоположность связи в познании или в установке — не просто интенциональной, а реальной. Но и в этом случае не может идти речи о реальной бытийной причастности.
Если же данным объектом является духовная личность, то в одном решающем пункте положение меняется. Ибо здесь имеет место возможность контакта, о котором нельзя говорить в отношении безличных образований: объект может сознательно воспринять духовную связь с ним. Хотя это также не является реальной бытийной причастностью, тем не менее духовное отношение к другому лицу, воспринятое им, в определенном смысле означает реальный контакт с ним — в противоположность отношению к нему, которое им не воспринято. Этот случай в некотором роде аналогичен контакту с материальным объектом, однако во многих отношениях он превосходит его. По сравнению с контактом с физическим объектом та связь, которая устанавливается между двумя людьми, когда, например, один из них что-то говорит другому, а тот слышит его, представляет собой совершенно новый, более глубокий и реальный контакт. Таким образом, здесь имеется возможность дифференцированного контакта, которая отсутствует в отношении безличных объектов и которая, с другой стороны, в сфере духовных контактов является решающим отличительным признаком степени их реальности.
Термин реальный (в отличие от термина интенциональный) в дальнейшем будет специфически означать этот отличительный момент, наблюдаемый только в сфере контактов между личностями. Таким образом, слово реальный будет означать не действительную бытийную связь, имеющую, например, место между сперматозоидом и яйцеклеткой, а определенную решающую стадию контакта.
Словом интенциональный в общем случае обозначается духовно осмысленное отношение личности к объекту в актах и установках — в отличие от чистых состояний, когда такая связь с объектом отсутствует. Разумеется, согласно этому значению термина интенциональный реальный контакт личностей столь же интенционален, как и «простой» интенциональный контакт. Поэтому во избежание недоразумений и для того чтобы иметь возможность в дальнейшем использовать этот термин в феноменологическом смысле, мы будем называть духовный контакт, противопоставленный нами реальному духовному контакту, интенционным. Конечно, в отмеченном здесь различии между интенционным и реальным контактом скрывается важная метафизическая проблема. Однако в рамках настоящей работы мы не будем ее рассматривать. К тому же это и не требуется для ясного понимания того, что существуют указанные ступени духовного контакта, и для необходимого в нашем контексте уровня понимания его сущности и его различных форм.
Социальные акты, нуждающиеся в восприятии
В нашем терминологическом пояснении мы уже коснулись одного момента, который теперь должны более подробно рассмотреть в нашем тематическом контексте. Во-первых: по сравнению с тем отношением к другому человеку, при котором он является объектом нашей установки, наша связь с ним в так называемых «социальных актах» представляет собой совершенно новую ступень. Когда мы кому-то что-то сообщаем, обещаем или приказываем, спрашиваем о чем-то или о чем-то просим, то при этом как бы пересекаем межличностное пространство — ту своеобразную духовную среду, которая находится между духовными личностями и в некотором смысле аналогична внешней физической среде. Мое обещание, просьба в вышеуказанном смысле реально устремляется к другому человеку, воспринимающему ее. Такие социальные акты, как это показывает А. Райнах в своей классической работе об Априорных основаниях гражданского права4, требуют восприятия. Они теряют свой смысл, если не воспринимаются другим лицом. Приказ, просьба, сообщение, не воспринимаемые другим человеком, — всего лишь пустое действие, холостой ход, «брошенное копье, которое падает, не достигнув цели». Тот способ, которым я в этом случае связан с другим человеком, требует, чтобы мой акт был воспринят им, чтобы его затронул мой акт. Я отношусь здесь к другому не как к объекту — что имеет место в случае необнаруженного гнева или уважения — а как к субъекту. Я как бы втягиваю его как партнера в определенную духовную ситуацию. С первого взгляда видно, что только здесь происходит реальный контакт с другим человеком. Но, с другой стороны, мой партнер в социальном акте является для меня только «адресатом», а не объектом. Кроме того, здесь всегда существует для меня определенное предметное содержание: я обещаю другому человеку что-то сделать или что-то сообщаю ему. Я всегда хочу, чтобы другой человек обратил внимание на определенное содержание. Другой человек является адресатом (хотя, в зависимости от вида социального акта, в более или менее полном смысле), и у нас с ним имеется общий объект, который как бы находится между нами. Таким образом, невоспринятая установка, реально не достигающая другого человека, в определенном отношении означает содержательно большую заинтересованность другим человеком, нежели социальный акт, а именно постольку, поскольку другой человек является подлинным объектом, содержательной целью моего переживания.
Высказанные установки
Новая ступень контакта между личностями, на которой оба отмеченных элемента — содержательная заинтересованность другим человеком как объектом и реальный контакт — тесно переплетаются, достигается тогда, когда мы «оглашаем» наше уважение, любовь, ненависть и т. д., когда другой человек сознательно воспринимает луч нашей установки. Возьмем случай, когда кто-то встречается со своим врагом и, наконец, находит возможность выразить ему свою ненависть, будь то словом, взглядом, мимикой или поступком — явно достать его жалящим лучом своей ненависти. Здесь, очевидно, имеет место совершенно новый тип переживания — новый как по сравнению с социальным актом, так и по сравнению с внешне невыраженной установкой, например с уважением, о котором другой человек не знает. Такая «высказанная установка» имеет фундаментальное значение как в личностно-онтологическом, так и в социологическом отношении.
С другой стороны, здесь существует опасность ее смешения с другими переживаниями или ее ложного представления в виде простой комбинации других типов переживаний. Поэтому нам необходимо подвергнуть высказанную установку несколько более тщательному анализу. Прежде всего возникает желание представить этот случай в качестве простой комбинации установки и социального акта. Могут подумать, что высказанная любовь или ненависть не что иное как любовь или ненависть, о которой я сообщаю другому человеку. Однако это совершенно не так. Как социальный акт, сообщение обращено к другому человеку и, кроме того, имеет некий объект. Мы всегда сообщаем «кому-то» «что-то». Другой человек в соответствии с вышесказанным является только адресатом, а не самим объектом. Объектом сообщения всегда является факт. Мы не можем сообщить вещи, свойства, чувства или личности — но только факты, «говорящие» о вещах, личностях, свойствах или чувствах, т. е. мы сообщаем о том, «что» какая-то вещь существует, «что» некий человек имеет такой-то характер и пр.
Разумеется, я могу сообщить другому человеку также и факт, касающийся моих чувств, например то, что я его ненавижу. Но в этом случае данный факт является чем-то объективным, на что я смотрю сам и направляю взгляд другого человека. Сообщение не становится другим типом переживаний в зависимости от того, говорит ли сообщенный факт обо мне и моих чувствах или о материальной вещи либо о других людях. Сообщение остается простым сообщением. Если я кому-то сообщаю, что у меня болит голова или что я сержусь по какому-то поводу, то мое межличностное переживание заключается только в социальном акте сообщения. Здесь не может идти речи о каком-то органическом единстве между социальным актом сообщения и собственной установкой, о существовании которой я сообщаю. Как переживания, они не находятся в какой-либо связи. Мое сообщение как таковое о собственном гневе или радости имеет столь же мало общего с ними, как и, например, с растением, о цветении которого я кому-то рассказываю.
Характерной же чертой высказанной установки как раз и является то, что установка и оповещение представляют собой органическое целое. Здесь идет речь не о том факте, что я ненавижу или люблю — сама установка «озвучивается», «действительно» достигает другого человека. Любовь или ненависть не играют здесь роли объекта сообщения, который я рефлексивно наблюдаю, — я нахожусь в процессе осуществления установки, я «нахожусь» в своей ненависти или любви. Уже в этом видно полное отличие простого сообщения о том, что я кого-то ненавижу, от оглашения ненависти.
Кроме того, высказанную установку можно осуществить только в отношении того, к кому она относится. Я могу высказать свою ненависть только ненавидимому, и только любимому — свою любовь. Ибо такое оповещение как раз и заключается в том, что сама установка реально достигает другого человека, что она переживается другим человеком в физической, так сказать, реальности своего содержания. Поэтому подобное оглашение можно осуществить только по отношению к тому, к кому она относится содержательно, в то время как при сообщении, очевидно, не наблюдается ничего подобного.
Отличие от неинтенциональной динамической тенденции к выражению
Но даже если теперь очевидно, что высказанная установка не является комбинацией установки и социального акта, например сообщения, то все равно не исключается возможность еще одной ошибки. Можно посчитать высказанную межличностную установку установкой, выраженной в специфическом смысле. Всем эмоциональным состояниям свойственно стремление к определенному выражению. Обычно такое самовыражение осуществляется совершенно бессознательно. Радость и страдание отражаются на лице человека незаметно для него самого. Мы узнаем по лицу, осанке, мимике, а также по непроизвольным возгласам человека о его испуге, страхе, ужасе, волнении, как и о его уверенности, внутреннем спокойствии, безразличии, воодушевлении, возмущении, и при этом он не обязательно должен сознавать то, что его эмоциональное движение выражается внешне.
Такое непроизвольное «выражение» является совершенно нормальной функцией эмоциональной жизни. Для подавления этого внешнего выражения мы должны приложить особые усилия. Человек, чье сердце переполняет радость, может только усилием воли показаться равнодушным. Убитому горем необходимо совершить над собой усилие, чтобы скрыть это горе от окружающих. Человек полностью осознает эту тенденцию к внешнему выражению эмоций только в случае существования каких-либо причин скрывать такое выражение. В противном случае это выражение происходит, как уже сказано, непроизвольно. Если, например, кто-то дает волю своей радости или гневу, которые он был вынужден скрывать раньше, если он может «выплакать» свое горе, которое до этого он был вынужден «подавлять» в себе, то мы имеем второй случай самовыражающейся установки, когда человек полностью сознает тот факт, что эмоциональное состояние стремится к внешнему выражению. Он сознательно дает свободу имманентной тенденции эмоциональных состояний к выходу в телесную сферу и далее. Евангельские слова образно выражают эту элементарную тенденцию всего эмоционального: «От избытка сердца уста глаголют» (Матф. 12, 34).
Теперь нетрудно увидеть, что высказанная установка не является просто выраженной установкой. Во-первых, об оглашении установки может идти речь только в случае установок, которые содержательно относятся к другим людям, и это не означает всего лишь внешнего — так сказать, «аддитивного» — момента, дополняющего комплекс характеристик высказанной установки. Напротив, как легко видеть, это находится в смысловом контексте существенных свойств всего этого акта в целом и влечет за собой внутреннюю дифференциацию данного здесь направления на «оглашение». Напротив, тенденция к выражению присутствует во всех эмоциональных установках в одной и той же форме и модусе, вне зависимости от того, являются ли они межличностными или самостоятельными. Она в той же степени присуща как радости, так и любви. Она возрастает вместе с интенсивностью эмоциональной установки, внутреннего движения.
Очевидно, что любовь, выражающаяся на лице человека без осознания последним этого, не может рассматриваться как высказанная любовь. Таким образом, здесь заведомо исключается случай самопроизвольно возникающего внешнего выражения. Но от случая высказанной установки должен быть совершенно отделен и случай сознательного проявления тенденции к внешнему выражению. Ибо эта «тенденция к выражению» имеет не интенциональную, а динамическую природу. Ее следует отделять от той тенденции к оглашению, которая свойственна многим, хотя отнюдь и не всем, межличностным установкам. Любовь, ненависть, уважение и т. д. желают, чтобы их ощутил тот, к кому они относятся. Их смысл заключается в том, что они делают воспринимаемым другим человеком то, что они как бы внутренне говорят ему, постоянно ему адресуют. Только таким образом эти установки достигают своего полного завершения — хотя они и не теряют своего смысла подобно социальным актам, если они не оглашены или не восприняты. Динамическая тенденция к выражению, потребность «дать волю» в словах, мимике, поступках радости, любви — «я написал бы об этом на всем» — сама по себе не имеет интенционального характера и даже в межличностных установках совершенно не направлена на то, чтобы дать почувствовать луч установки тому, к кому эта установка относится. Здесь, напротив, главным является разрядка «витального напряжения», возникающего при каждом сильном переживании5.
Теперь нам ясно видно своеобразие высказанной межличностной установки. Она является единым целым, а не комбинацией установки и социального акта высказывания. В то же время она и не есть просто установка, сознательно или бессознательно выраженная в вышеуказанном смысле. Напротив, она является чем-то принципиально новым по сравнению с невысказанной установкой — а именно, объявлением адресату «внутреннего слова», имманентно содержащегося в каждой межличностной установке, действительным выходом моей установки к другому человеку. Кроме того, необходимым элементом ее полной структуры является то, что другой человек не просто узнает о моей интенции, но и реально затрагивается своеобразной «материей» моей установки. Любовь и ненависть должны достигнуть соответствующего «поля» в другой личности: любовь — согревая, принося счастье, окутывая добром, ненависть — раня, разъедая.
Ступени личностного я-ты-контакта
Ближайшим нашим делом будет различение в связи с ситуацией высказанной установки следующих случаев, которые сами по себе являются различными ступенями контакта. Человек высказывает свою любовь, а его любимый воспринимает это, но специфически не взволнован этой любовью. Он лишь узнает о любви к себе, сама же любовь не достигает соответствующего поля в нем — ее специфическая материя не ощущается. Она соскальзывает с любимого человека, как если бы последний узнал о любви к кому-то третьему. Высказанная установка, так сказать, разбивается — она воспринимается адресатом только формально, наподобие простого сообщения.
Следующим этапом такого типа контакта между людьми по сравнению с соскальзыванием высказанной установки представляет собой случай, когда высказанная любовь хотя и достигает специфического поля, но при этом категорически отклоняется и ответом на нее служит противоположная установка, например, ненависть. В некоторых людях любовь к ним другого человека вызывает неудовольствие, досаду, а иногда и ненависть. Их раздражает высказанная любовь, когда они ощущают ее в ее специфическом качестве, а не только дистанцированно узнают о ней. Так, например, луч добросердечной любви к ближнему может рассердить враждебно настроенного человека, пробудить в нем ненависть. Скажем, молодая девушка может антипатией ответить на любовь назойливого почитателя. Причиной ее антипатии как раз и является это «ощутимое» дыхание чужой любви. В этом случае высказанная установка формально воспринимается как таковая, т. е. не как простое сообщение. Однако, несмотря на то что ее материальное содержание действует на другого человека и «ощущается» им, тем не менее это содержание влияет не в соответствии со своим смыслом. В конечном счете, оно все равно остается непонятым, при определенных обстоятельствах лишь частично «предчувствуется».
Еще один этап такого контакта мы имеем в том случае, когда высказанная установка не только ощущается, но и специфическим образом влияет на другого человека. Если, например, кто-то открыл другому свою любовь и та согревает его и приносит ему счастье — т. е. действует на него не только формально, но и вызывает в нем изменения в соответствии со своим специфическим материальным содержанием, то мы имеем здесь гораздо более тесный контакт. Любовь принимается в полном смысле слова.
Наконец, по сравнению с этим случай ответной любви, когда она также высказана, представляет собой решающий этап. Здесь оба человека обращаются друг к другу, будучи втянутыми в данную духовную ситуацию одновременно в качестве объекта и субъекта. Если любовь или ненависть одновременно высказывается обоими людьми, то духовный контакт достигает своей кульминации: происходит взаимопроникновение взглядов любви или ненависти. Здесь мы имеем кульминацию первичного модуса духовного контакта, которую можем назвать я-ты-контактом.
Аналогией этих материальных ступеней духовного контакта является то, как совершенно свободно возникает духовная связь с людьми, когда мы на них смотрим. Мы смотрим на человека, но тот не замечает этого. В этом случае мы находимся на низшей ступени — на ступени как бы интенционного, а не реального контакта; когда он замечает это, не глядя при этом на нас, то имеет место вторая ступень; если мы одновременно глядим в лицо друг другу, то мы находимся на третьей ступени. Если же наши взгляды встречаются и достигают — как бы пронизывая друг друга — личности другого человека, то наблюдается совершенно уникальный духовный контакт, формальная кульминация ярко выраженной взаимной связи. Но эта аналогия материально дифференцированных ступеней заключается здесь не только в формальной духовной связи друг с другом, но также и в сфере выражения. Взаимная встреча взглядов, рассматриваемая чисто физически, является также классическим выражением формальной кульминации духовного контакта: взаимопроникновения взглядов любви или ненависти.
ГЛАВА III
ОБЪЕДИНЕНИЕ
Теперь мы сделаем еще один решающий шаг: даже кульминация личностного контакта, как она представлена в обоюдном осуществлении высказанных установок, сама по себе еще не влечет «объединения». В этом отношении решающим является природа высказанной установки. Ситуация, когда два противника с ненавистью глядят друг на друга, хотя и представляет собой кульминацию духовного контакта, однако противоположна объединению. Напротив, они как бы упираются друг в друга; каждый из них выталкивает другого в своей ненависти, хотя они и стремятся достать друг друга своей ненавистью. Они хотят достать другого или только для того, чтобы совершенно разрушить молчаливо предполагаемую, само собой разумеющуюся связь, существующую между любыми людьми, даже если они не знают о ней и не имеют друг к другу «никакого отношения» — это может произойти во всей полноте только при их реальном духовном контакте — или ненавидящий хочет вступить с другим человеком в реальный контакт с целью задеть, ранить его, чтобы разъедающий яд ненависти мог полностью проникнуть в него. Это возможно только при высказанной ненависти, которая реально достигает цели. Таким образом, такой духовный контакт направлен на нечто противоположное «объединению» и вызывает нечто противоположное. В самом крайнем случае глубочайшая, ядовитая ненависть хочет достать другого человека для того, чтобы его уничтожить. Следовательно, также и в этом случае духовный контакт ни в коем случае не направлен на объединение.
Взаимопроникновение взглядов любви вызывает объединение
Для возникновения союза необходимо, чтобы с обеих сторон осуществлялись позитивные установки, содержащие по крайней мере зачаток любви, как, например, уважение, почтение, восхищение. Материальное смысловое содержание взаимно высказанных установок должно включать в себя определенную тенденцию к объединению, стремление к другому человеку, заинтересованность в нем. Само собой разумеется, в самом чистом виде это представлено в любви.
Легко видеть то совершенно новое, что представляет собой взаимопроникновение взглядов любви по сравнению с ненавистью. По сравнению со всеми ступенями формального контакта, с которыми мы до сих пор познакомились, здесь добавляется имеющий большое значение материальный момент, благодаря которому приобретает совершенно новую функцию, конечно, и контакт как таковой. Содержащаяся в любви необыкновенная заинтересованность другим человеком доходит в таком контакте до возникновения также и в формальном отношении совершенно новой связи. Только здесь мы можем говорить о союзе, т. е. о совершенно новой ступени причастности к другой личности, о трансцендирующем проникновении внутрь се сферы. Выше мы назвали ситуацию взаимопроникновения взглядов кульминацией я-ты-контакта и тем самым вообще указали на первичный модус межличностной ситуации. Взаимопроникновение взглядов любви конституирует специфическую я-ты-связь.
Однако не всякий контакт с другими людьми имеет форму противопоставленности. Существует также и диаметрально противоположная форма, когда оба человека вступают в контакт, не являясь при этом объектом друг для друга, более того, даже не «видя» друг друга. Это случай мы-контакта, представленного в совместном осуществлении действии и установок.
Первичный модус «мы» и степени связанного с ним контакта
С первичным модусом «я-ты» соседствует модус «мы». Также и здесь существуют соответствующие ступени контакта. Если два человека переживают что-то вместе, например опасность, то сознание того, что другой человек — рядом, модифицирует для них ситуацию, когда они переживают аналогичное в одиночку. В сознании того, что другой человек испытывает то же самое, заключается также своеобразный контакт с ним, прежде всего — чисто интенционный контакт. То, что другой «рядом со мной», что его присутствие окрашивает мои переживания, модифицирует их, — при определенных обстоятельствах утешает меня, даже если он ничего не знает о моем присутствии. Хотя он и не является «объектом» моих установок или знания, хотя он и не находится в поле моего зрения, однако он присутствует для меня — в моих чувствах находится рядом со мной.
Новая ступень имеет место тогда, когда каждый из них знает о другом, когда существует обоюдное сознание «присутствия» другого и тем самым возникает реальный контакт. Каждый из них знает, что другой знает о нем и солидарен с ним в этой ситуации. Только в этом случае этот своеобразный контакт «присутствия» становится реальным, пересекает межличностное пространство. Характерное в этом контакте, в его отличии от всех вышерассмотренных, очевидно. Оба человека не только не являются друг для друга объектом, но и ни тот, ни другой не являются друг для друга адресатом. Более того, они вообще не «видят» друг друга, по при этом всецело находятся «друг подле друга». Они образуют некое «мы». Здесь та роль, которую они взаимно играют друг для друга, в корне отлична от их роли в я-ты контакте. Они соприкасаются скорее как части одного целого. Очевиден совершенно иной характер этого модуса по сравнению с я-ты-контактом во всех его стадиях.
Следующая ступень мы-контакта наблюдается тогда, когда внимание двух людей устремлено на один и тот же объект — например, на произведение искусства, т. е. когда переживание в соответствии со своим смыслом и интенцией заведомо обнаруживает характер «солидарности с другим». Оба человека как бы осуществляют духовное рукопожатие. При этом они совершенно определенным образом связаны; являясь целиком субъектом, они совместно обращены к объекту, представляют собой единство в направленности взгляда, в функции, во «владении» объектом. Здесь также ясно как то, что это особый тип по сравнению с я-ты контактом, так и то, что это действительный контакт, связь особого рода, глубоко модифицирующая изолированные переживания человека.
Мы-контакт или мы-объединение достигает своей формальной кульминации в совместном осуществлении действий и установок в узком смысле слова. Если два человека совместно о чем-то просят кого-то третьего, то в этом случае мы имеем совершенно особую ситуацию. Оба человека являются субъектом одного акта — каждый из них не только одновременно осуществляет для себя акт одинакового содержания. Мы имеем две ситуации: первая — это когда два человека одновременно просят об одном и том же кого-то третьего; вторая — когда они совместно адресуют ему просьбу. Существуют решения, которые совместно выносятся многими людьми, более того — вынесение которых составляет совместную компетенцию многих людей. Существуют требования, которые выдвигаются многими; сообщения, которые делаются от лица многих; вопросы, которые сообща задают многие и т. д. Эти люди не только имеют общий объект, на который устремлено их внимание — но они совместно участвуют в качестве со-субъектов в осуществлении одного акта. Каждый из них знает, что при определенных обстоятельствах он не в состоянии осуществить данный акт в одиночку, а лишь в сотрудничестве с другим или с другими. Итак, мы видим, что люди могут слиться в некое единство, способствующее совместному осуществлению какого-либо акта. Совместная реализация какого-либо переживания представляет собой наглядное воплощение заключающегося в мы-объединении особого духовного контакта между людьми.
Нечто аналогичное мы находим и в сфере установок. Два близких друга вместе скорбят по поводу смерти общего друга; оба супруга — по поводу смерти их ребенка. Здесь также имеет место совместное осуществление установки, уникальная связь личностей, несмотря на то что они не «смотрят» друг на друга, а полностью сосредоточены на объекте. Здесь важно понять, что в этом соприсутствии рука об руку также заключается тесный контакт, совершенно особая близость, выражающаяся как раз в том, что люди совместно осуществляют установку. Это не просто качественно схожие установки, одновременно осуществляемые по отношению к одному и тому же объекту, — это установка, осуществляемая при совершенно уникальной модификации связи и сопричастности другому человеку. Переживание здесь сильно модифицировано и четко отличается от переживания в одиночку.
В имеющем здесь место духовном контакте воплощается второй первичный модус — соприкосновение двух личностей в «мы» — в его кульминации. Итак, мы видим, что с я-ты-контактом в его различных стадиях близости необходимо сопоставить мы-контакт — также в его различных стадиях — как принципиально другой тип. В первичном модусе «мы» отпадает различие между контактом и объединением. Ибо по сравнению с я-ты-ситуацией даже самое примитивное «мы» уже представляет собой объединение, тоже примитивное. Смысл «мы» заключается в том, что оно уже подразумевает соединение. В «мы» ситуации отсутствует аналогия ненавидящему взаимопроникновению взглядов, когда достигается формальная кульминация контакта при состоянии, противоположном объединению.
Оба первичных модуса пронизывают все межличностные ситуации
Оба этих первичных модуса возможного контакта и объединения личностей представлены в приведенных случаях в очень типичной форме. Однако существуют более свободные ситуации, чем ситуация взаимно высказанной установки, скажем, ситуация обмена взглядами во время беседы; существуют и гораздо более непринужденные — по сравнению с подлинной совместной реализацией установки — мы-ситуации.
Но прежде всего существует много случаев духовного контакта между людьми, в которых данные первичные модусы не столь явно выражены. Осуществление какого-нибудь социального акта, например обещания, не представляет собой я-ты-контакт в столь типичной форме, как взаимно высказанная установка. Ибо в результате того факта, что другой человек является только адресатом, а не одновременно объектом и что помимо него для меня существует настоящий объект, на который обращено внимание нас обоих, — наша обращенность друг к другу не столь явно выражена. Этот случай уже значительно ближе ситуации мы-контакта, нежели ситуации взаимно высказанной установки, хотя модус я-ты-ситуации все еще господствует. Здесь важно только принципиальное различие в возможных направлениях в сфере духовного контакта и объединения, которые мы назвали я-ты-направлением и мы-направлением. В фундаментальном отличии этих первичных модусов ничего не меняет тот факт, что в некоторых случаях духовного контакта одно из этих направлений не доводится до конца либо имеют место элементы того и другого направлений.
Оба первичных модуса не только связаны с актуальным контактом или объединением в некоем особом переживании — они пронизывают любую форму межличностных ситуаций. Мы можем обнаружить это различие при рассмотрении связей между людьми в каком-нибудь обществе, еще до того как возник актуальный межличностный контакт: два товарища объединены в мы-ситуации как таковые; два человека, которые могли бы «много сказать» друг другу, которые объективно дополняют друг друга, могут в результате этого оказаться в я-ты-ситуации еще до того, как дело дошло до реального контакта. Тем более мы можем обнаружить различие этих первичных модусов в переживаемых отношениях. Существуют ярко выраженные «я-ты»- и «мы»-отношения. Так, например, всякий любовный союз, в котором тематична сама любовь, имеет ярко выраженный характер специфической я-ты-общности, а дружба или отношения между коллегами — это типичная «мы»-общность. В вопросе о том, представляют ли отношения в целом «я-ты»- или мы-отношения, решающим является форма взаимной связи: находятся ли оба человека — в соответствии со смысловым содержанием их отношений — в основном друг против друга или друг подле друга. Разумеется, это не означает, что в данной я-ты-общности имеют место только актуальные я-ты-контакты, а в мы-общности — только актуальные мы-контакты. Напротив, чаще всего в отношениях между людьми осуществляются как актуальные я-ты контакты, так и актуальные мы-контакты. Любовный союз естественно подразумевает совместную реализацию многих действий и установок; дружеские отношения — актуальные я-ты-контакты: например, в любом разговоре, в любом эмоциональном обращении к другому человеку и т. д. Любая общность, вне зависимости от того, является ли она сама по себе «я-ты»- или мы-общностью, образует основу для определенных я-ты-контактов. Более того, максимально достижимая высота отдельных актуализаций разных типов контактов зависит не о того, какими в целом являются отношения — «я-ты»- или мы-отношениями, а от того, насколько прочна и глубока связь как таковая. Как мы впоследствии увидим, только ярко выраженный любовный союз, обладающий преимуществом во внутренней близости по сравнению со всеми остальными общностями, благодаря этому преимуществу дает возможность полной совместной реализации установок. Таким образом, самый интимный актуальный мы-контакт возможен только в самой яркой я-ты общности. Несмотря на это в я-ты-общности имеет место определенный я-ты контакт, в котором актуализируется данная связь в целом в соответствии со своим тематическим смысловым содержанием. Например, в любовном союзе — это взаимопроникновение взглядов любви, в дружбе — «совместный взгляд» на общую задачу, общую судьбу и т. д. Можно сказать, что любым отношениям соответствует определенный, относящийся к ним контакт, актуализирующий характерную для них общую ситуацию, а именно, я-ты отношениям — я-ты контакт, мы-отношениям — мы-контакт.
ГЛАВА IV
ЕДИНЕНИЕ
Если в рамках я-ты-ситуации мы отделили духовный контакт от объединения, то последний анализ уже подвел нас к тем случаям, когда происходит не объединение, а единение. Объединение, хотя оно и представляет собой совершенно новую ступень установки, следующую за формальной кульминацией духовного контакта, еще далеко не является кульминацией возможной связи между людьми, о которой мы говорили вначале. Такая кульминация наблюдается в единении. Определенное объединение наличествует в любой высказанной установке, содержащей хотя бы крупицу любви, — даже во многих социальных актах. Но если высказанная установка является не просто тем, что лишь окрашено любовью — благожелательностью, симпатией, привязанностью, проявлением интереса, расположения и т. д., а настоящей любовью, то может возникнуть нечто совершенно новое, несравненно более важная связь: во взаимопроникновении взглядов совершенной любви происходит «единение». Любовь относится к таким установкам личности, которые по своему существу являются ответом на ценность. Как и уважение, восхищение, почтение, она может быть основана только на ценностном характере объекта, к которому имеет отношение. В то время как мы можем радоваться также и тому, что само по себе не представляет ценности, а только приятно нам, удовлетворяет наши потребности, — любовь по своей сути может быть мотивирована только тем, что любимый человек в каком-то отношении сам по себе представляет ценность. Она всегда является ценностным ответом, как мы можем назвать установки, мотивированные ценностями6.
Во всякой любви присутствуют два основных элемента: она одновременно содержит момент изливающейся доброты и тенденцию к союзу с любимым человеком. Момент изливающейся доброты — подлинная материя любви — проявляется в особой поддержке чужого существа и его счастья. Он проявляется во всех благодеяниях, которые человек оказывает другому человеку, во всех тех жертвах, которые он приносит ради него, в той заботе, которой он его окружает. Тенденция к объединению проявляется в стремлении к союзу с другим человеком, к участию в его жизни, его интересах, его мыслях, но прежде всего — в стремлении к приобщению к его существу и к собственному счастью в результате союза с ним. Как раз в этом intentio unionis (стремлении к союзу) заключается необыкновенный, ни с чем другим несравнимый интерес к другому человеку. Может ли существовать более сильный и глубокий интерес к другому человеку, более выраженная обращенность к нему, чем тоска по приобщению к его существу? При этом любовь одновременно является интенционированием участия в жизни другого человека и интенциональным устремлением к нему и пребыванием с ним.
Но уже в оглашении любви заключается определенное исполнение intentio unionis. Устремленность к другому человеку становится реальной благодаря тому, что внутреннее «слово» любви делается «гласным» — воспринимается и принимается любимым человеком, т. е. действительно достигает его как личности. В высказанной любви заключается кульминация сообщения себя другому человеку, самая подлинная и самая реальная преданность ему. Только в любви дарит человек самого себя. Но мы не можем окончательно достигнуть любимого человека до тех пор, пока он только «воспринимает» нашу любовь соответствующим «полем», но не отвечает на нее. Ибо только в любви, в которой он отдает самое подлинное в нем, в которой он не только отвечает определенным содержанием, а как личность в целом содержится в акте, в котором актуализируется его существо, становится, так сказать, «текучим» в определенной установке, — лишь тогда он таким образом обращает ко мне свой лик, что последний становится доступен моей устремленности. Если же он является только объектом и адресатом моей любви, я в конечном счете не достигаю его как личности. Он задействован как личность только тогда, когда отвечает на мою любовь. Если любимый человек не движется ко мне этим уникальным образом, он ускользает от «хватки» моей любви. Если он не отвечает на взгляд моей любви, я не могу достать его как личность через центральное поле в нем. Я могу знать и понимать его — это является предпосылкой любви, я также могу вступить с ним в реальный контакт — но по-настоящему реально охватить его и всецело пребывать с ним я могу лишь тогда, когда ко мне движется также и он сам. Поэтому полное осуществление intentio unionis может принести только ответная любовь. Ибо ни постоянное присутствие рядом с нами другого человека, ни подробнейшее знание даже о его внутренней жизни, ни участие в его делах не могут осуществить такое приобщение к нему, к которому страстно стремится любовь — единение с другим человеком. Только в том случае, когда любимый человек равным образом устремляется ко мне в своей высказанной любви, осуществляется такое приобщение к чужому существу, которого желает любовь, — полностью исполняется intentio unionis, поскольку тогда и только тогда оба человека действительно пребывают рядом друг с другом. Движения любви обоих должны взаимно духовно слиться, как это внешне выражается в слиянии их взглядов: тогда происходит единое действительное взаимопроникновение духовных личностей вплоть до их глубочайшей сути, которое, разумеется, ни в коей мере не нарушает их личностного «бытия в себе» и не имеет совершенно ничего общего со стиранием границ между личностями, что пытается делать пантеизм.
Во взаимопроникновении взглядов «совершеннейшей любви» происходит, как мы видели, действительное единение двух людей. Это единение, как высшая стадия приобщения к другому человеку, ярко освещает характер духовной личности в его совершенном отличии от характера любых материальных субстанций. Это не соседство частей некоего континуума, которое в сущности представляет собой разрозненность, и не соединение частей в некое целое, единство которого исключает полноценный субстанциальный характер частей. Напротив, во взаимопроникновении взглядов любви обе личности остаются индивидуальными субстанциями в полном смысле этого слова: каждая продолжает существовать как «мир в себе»; и тем не менее во взаимопроникновении взглядов, во взаимном высказывании именно той установки, в которой человек «актуализирует» сам себя, в которой он как личность становится «текучим», осуществляется такое приобщение к чужому существу, которое является несравненно более глубоким, чем любое возможное в материальном мире. Единение людей заключается не в исчезновении отдельного человека как индивидуума, не в посягательстве на таинственный центр в каждом человеке, на его «я», вокруг которого уникальным образом группируются все переживания. Оно заключается не в «единодушии», о котором говорит Шелер7, когда человек принимает себя за другого и проецирует себя на него. В сущности, то и другое — болезненное заблуждение. Подлинное единение заключается в обоюдном пребывании друг с другом, в особого рода взаимопроникновении, которое однако является не чем-то воображаемым, а объективной фактической связью.
