|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

Глава одиннадцатая

БЛАЖЕННЫ АЛЧУЩИЕ И ЖАЖДУЩИЕ ПРАВДЫ

Существуют два состояния, прямо противоположные тому, что увековечено в словах Нагорной проповеди: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». Во-первых, это состояние равнодушия как такового, людское бесстрастие, отсутствие подлинного интереса к чему бы то ни было. Причиной этого может являться флегматичный характер, поверхностное отношение к окружающему, когда человек скачет от одного предмета к другому, безобидный гедонизм, уютная посредственность филистера-буржуа, избегающего всего значительного, мало-мальски героического, требующего душевных затрат, горения, — это может быть и чрезмерная робость, когда человек страшится быть «вовлеченным» во что-либо, страшится любых страстных порывов, решительных действий: во всех перечисленных случаях не может быть и речи о какой-либо духовной жажде, духовном голоде. Эти люди не жаждут ни подлинных ценностей, ни более скромных вещей — ничто им не кажется достойным сильного увлечения. Именно о них говорит Откровение св. Иоанна: «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч... Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Откр. 3, 15-16).

Во-вторых, есть люди, хотя и испытывающие жажду, но не жажду «правды», т. е. того, что ценно само по себе, — они жаждут вещей, представляющих интерес только для них. Здесь мы должны различать два типа людей.

Первый тип — это одержимые плотскими страстями, которые ненасытно стремятся к их удовлетворению: алчные, тщеславные, властолюбивые — одним словом, все те, чье поведение определяется их гордыней или плотской природой. Они ненасытны, они постоянно жаждут, но лишь того, что удовлетворяет их похоть, страсти, гордыню. Однако полностью удовлетворить свою жажду они не могут, они только сильнее разжигают ее в себе, и вся их жизнь превращается в нескончаемую погоню за удовольствиями. И даже когда речь идет о мнимых идеалах, об идолах, во имя которых они приносят жертвы и «самоотверженно» терпят возможные лишения, то и в этом случае их «алкание и жажда» достижения этих идеалов, обладания идолами является всего лишь порождением гордыни и плотской ненасытности. Ибо их мнимая самоотверженная борьба в угоду идолу разнузданных инстинктов, идолу властолюбия, анархии, национализма — как бы они ни назывались, — хотя по форме и является борьбой за нечто идеальное, однако по содержанию и с точки зрения своих истоков в такой же степени является следствием гордыни и алчности, что и «эгоистическая» форма этого порока. Более того, служение идолу завуалированной гордыни означает более глубокую подверженность этому пороку, чем неприкрытое потакание своей личной гордости. Всем этим людям хоть и ведомы «алкание и жажда», однако алчут и жаждут они не истинного — они «жаждут горечи, разлучающей с Богом и влекущей во ад» (Правило св. Бенедикта, гл. 72).

Второй тип — это те, кто жаждет благородных, приносящих счастье вещей. Они желают себе успехов в работе, здоровья и благополучия, свободы, желают наслаждаться прекрасным, любить и быть любимым, они хотят счастливого брака, — одним словом, они жаждут счастья, всех тех даров, что может принести жизнь. Они не отличаются инертностью, нечувствительностью или невзыскательностью, им знакомы «алкание и жажда» — но не «правды», не она держит их в напряжении, не истинно ценное, не то, что прославляет собой Бога. Эти жаждущие счастья в своем эгоцентризме, в своем ничем не ограниченном стремлении к нему не в состоянии даже и его в полной мере понять, не в состоянии глубоко прочувствовать простые радости жизни. Это лучше всего видно на примере радостей подлинной любви. По-настоящему любить может лишь тот, кто ищет не собственного счастья, а забывает о себе в своем движении навстречу высшим душевным красотам, обнаруженным им в другом человеке. И в этом случае счастье любить и быть любимым, счастье взаимопроникновения душ может испытать лишь тот, кто способен к подлинной жертве. То же самое верно и в отношении всех остальных высоких радостей жизни: обладания истиной, наслаждения прекрасным в природе и искусстве и т. д. Стремящийся только к счастью сам себя отгораживает от подлинного счастья. Ни в одном из своих дел он не достигает той точки, где ему могли бы открыться вечность и Бог. Он остается в «преходящем», и никакое обладание дарами жизни не в состоянии его до конца удовлетворить. Они как бы говорят ему: я — не то. И его «алкание и жажда» гонят его, как Фауста, дальше — вдаль, а не вглубь.

Этим двум типам людей представляет собой разительную противоположность человек, жаждущий лишь внутренне значительного, объективно ценного, угодного Богу — даже если это относится к сфере естественного. Такие люди редки. Любую ситуацию они рассматривают под знаком вопроса: в чем заключается объективно ценное? Все в мире они видят «sub specie», сквозь призму этого вопроса и не находят удовольствия в удовлетворении своих субъективных потребностей.

Теперь следует рассмотреть различные стадии «алкания и жажды» правды.

Существует относительно много людей, которые настолько глубоко осознают требования высших ценностей, Божьи заповеди, что неохотно вступают с ними в конфликт, если дело касается их собственного поведения. И это несмотря на то, что целью их помыслов и стремлений являются вещи от мира сего. В частности, они могут быть охвачены желанием сделать карьеру, умножить состояние, добиться общественного уважения, они стремятся к благополучному браку или хотят обрести счастье в дружбе, однако их устремления не выходят за рамки того, что находится в согласии с Божественными заповедями. Интересы «правды» играют корректирующую роль, выполняют контрольную функцию по отношению к их собственным интересам. Как и в случае уважения к законам государства, когда человек позволяет себе удовлетворять свои желания лишь в пределах законно допустимого, так и в отношении заповедей Божьих он готов утолить жажду счастья лишь в дозволенных ими рамках. Человек уважает «правду», но алчет и жаждет не ее.

Далее: правда выступает для него лишь как начало, корректирующее его собственное поведение. Ему безразлично, относятся ли к ней с уважением другие люди. Он бережет лишь свой душевный покой. Последнее слово он хотя и оставляет за Божьими заповедями, однако не печется о триумфе правды как таковой. Не о нем сказал псалмопевец: «Но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь!» (Пс. 1, 2). К почитанию заповедей Божьих и высших ценностей примешивается нечто эгоистическое: все это делается прежде всего лишь для успокоения собственной совести. Недостает подлинной тоски по высшим ценностям как таковым, отсутствует пламенная безоглядная страсть к прекрасному и доброму, к прославлению Бога ради самого прославления. Бога любят не как сущность всех достоинств, но только лишь как всемогущего господина, которому не желают противоречить. Такие люди хотя и признают нравственный миропорядок как некую неотъемлемую, само собой разумеющуюся данность, однако они рассматривают ее лишь под одним углом зрения: что в этом мире мне запрещено, каковы границы моего самоволия? А им следовало бы смотреть на вещи с другой точки зрения: что, напротив, они могут сделать для прославления Бога, чего хочет от них Бог, в чем заключено их призвание, что является лучшим и более ценным.

Совершенно иное мы наблюдаем в том случае, когда интерес проявляется к ценному и значительному как таковому: когда «правда» уже не является только коррективной и стоит на втором плане, но ценное и достойное само по себе в состоянии влиять на людей. Это те из них, кого глубоко волнует и притягивает предмет лишь по причине своей красоты, своей внутренней значительности, кто ищет не только счастья и выгоды, но и проявляет страстную заинтересованность в вещах, никак не связанных с их личным благополучием, кто способен гореть, борясь с несправедливостью, помогая восторжествовать добру. На нравственный миропорядок они смотрят с его позитивной стороны. От них можно ожидать великодушного прощения, нерушимой верности, самоотверженной любви. Поэтому вопрос о подлинных ценностях влияет не только на их собственное поведение, но и на их отношение к поведению окружающих. Их глубоко задевает несправедливость, совершаемая другими, даже если она не приносит лично им никакого вреда. Несправедливость, неверность, лживость, душевная нечистоплотность как таковые представляются им злом вне зависимости от того, имеют они отношение к их собственной персоне или к посторонним. Мы можем сказать о таких людях, что они уже в некоторой степени «жаждут правды». Они испытывают счастье от победы внутренне ценного, красоты, добра, с которым не сравнятся радости личного успеха, полученной выгоды, любых преходящих земных даров. Однако и такая заинтересованность в «правде» всего лишь одна из многих соседствующих в душе, хотя и имеет первоочередное значение для данного человека. Она еще не стала великой, все затмевающей страстью.

Ее мы встречаем у тех редких фигур, которые, как Сократ, целиком посвящают свою жизнь испытанию окружающего на подлинность, которые на все смотрят с точки зрения высших ценностей, у которых все остальные точки зрения отодвигаются на самый задний план. В лице этих людей мы имеем — в сфере естественного — настоящее «алкание и жажду правды». В этом случае страстное желание победы добра приобретает первоочередное, безусловное значение по сравнению со всеми остальными интересами, оно становится как бы «формой» подобной жизни. Что является объективно справедливым, нравственно хорошим, подлинно достойным? — такие вопросы определяют поведение этих людей в любой ситуации и совершенно вытесняют стремление к жизненному благополучию, они определяют естественную точку зрения на вещи, лишь они могут пробудить в этих людях страстный интерес. Люди, отмеченные такой чертой, страдают в окружающем мире несправедливости и неправды, никакое личное счастье не смягчит их боли по поводу торжества зла и не уменьшит их заинтересованности в победе добра.

Такие люди по большей части остаются непризнанными, даже вызывают раздражение у окружающих, поскольку они со своим приматом истинных ценностей мешают ближним в их погоне за личным счастьем, поскольку их страстное желание победы добра угрожает благополучию многих, поскольку их жажда «правды» будет обязательно неверно истолкована теми, кто погряз в заботах о собственном мирке. Окружающие будут искать корыстных мотивировок такого поведения, поскольку иначе оно не будет укладываться в их представления.

Однако и упомянутые люди еще не являются теми, которых благословляет Господь в Нагорной проповеди, ибо они жаждут «правды» в смысле естественного, земного добра. А Спаситель имеет в виду «алчущих и жаждущих» Царства Божьего. Те, кто «алчет и жаждет правды» по Господу, прежде всего ищет «Царства Божьего и его правды». Все их помыслы посвящены не только достойному в земном смысле, прославляющему Бога, но и миру сверхъестественного, победе Богочеловека Христа, спасению души, росту мистического тела Христова, сверхъестественной жизни духа, преображению во Христе. Какая огромная дистанция между человеком, подобным Сократу, одержимым вопросом естественного добра, и человеком вроде Франциска Ассизского, «алчущим и жаждущим» Царства Божьего!

Но недостаточно искать Царства Божьего наряду с чем-то другим, наряду с другим желать и стремиться к его победе, лишь тогда испытывать интерес к этому, когда вопрос о Царстве Божьем неотвратимо входит в нашу жизнь. Мы должны искать Царства Божьева в первую очередь; поиск «Царства Божьего и его правды» должен стать величайшей страстью нашей души. Власть Христа над нашей и над всеми другими душами должна стать смыслом и целью всей нашей жизни. Мы должны пробуждаться и отходить ко сну с одной главенствующей мыслью, с одним горячим желанием: да будет прославлен Господь во всем. Такова жизнь святых. Они «алчут и жаждут» Царства Божьего, все остальное отступает перед «единственно необходимым». Ими владеет не тот ограниченный интерес к Царству Божьему, который мы видим у евангельского ученика, покинувшего Христа, но безграничная и безусловная жажда его. Они следуют Правилу св. Бенедикта: «Ничего нет предпочтительней Христа», они служат «без развлечения», по слову св. апостола Павла (1 Кор. 7, 5). С этой горячей, победоносной преданностью Божьему делу мы постоянно сталкиваемся в жизни святых. Святой Иоанн увидел одного юношу в нехорошей компании и, зная, что встретит отпор, встал перед ним на колени и начал именем Христа умолять его отстать от греха. Юноша, возмущенный тем, что вмешиваются в его дела, ударил святого по лицу и воскликнул: «Что тебе до всего этого?» Иоанн подставил юноше другую щеку и, не теряя спокойствия, ответил: «Бей меня, сколько хочешь, но только не возводи хулу на Бога». Такое пренебрежение собственной личностью, такая непоколебимая любовь к Богу и к ближнему настолько поразили юношу, что он не только прекратил вести греховную жизнь, но и сделался учеником святого.

Или вспомним одно событие из жизни святого Дона Боско. Однажды в лесу на него напал грабитель со словами: «Кошелек или жизнь!» Святой узнал по голосу, что разбойник — это бывший его воспитанник, и в глубокой скорби обратился к нему: «Тонио, вот как пересеклись наши пути! Ты должен изменить свою жизнь, должен покаяться». Святой не испытывал страха за свою жизнь, не думал о себе, им владело лишь беспокойство по поводу судьбы ближнего, он желал его спасения, Царства Божьего. Разбойника настолько потрясла эта жажда Царства Божьего, что он упал на колени перед Доном Боско и исповедался в своих грехах.

«Алкание и жажда» Царства Божьего — как стигматы в душе святого. Его пожирает пламя страсти прославить Бога, спасти для Него как можно больше душ. Но это сверхъестественное пламя, оно имеет свое происхождение на небесах — это не воодушевление и пыл обыкновенного человека.

Существует также и естественная страсть к Царству Божьему. Из того, что предмет сверхъестествен, еще не следует, что будет сверхъестественным и наше отношение к нему. Прежде всего возникает некий естественный энтузиазм, связанный с Царством Божьим, но хотя и способен ярко вспыхнуть в определенные моменты, однако не выдерживающий серьезных испытаний. Ему не хватает постоянства, он угасает от неудач, перед лицом необходимости принести большую личную жертву. Ему недостает подлинной серьезности, основательности. Подобный пыл мы часто встречаем у новообращенных, которые поначалу строят грандиозные планы в отношении «расширения» Царства Божьего, — но это не подлинный Божественный огонь: этот пыл, как солома — быстро разгорается и быстро угасает. Люди забывают, что в «винограднике Господа» успешно может работать лишь тот, кто готов и «чашу пить». Они недостаточно уразумели притчу о человеке, задумавшем построить башню.

Однако встречается и глубокая, устойчивая страсть к Царству Божьему, которая тем не менее остается естественной. Есть страстные защитники Божьего дела, которые приносят тяжелые жертвы во имя Царства Божьего, продолжают борьбу несмотря на все неудачи, но все совершают необузданно, их взгляды и поведение ожесточенны и косны. Они не поняли притчи о пшенице и плевелах. Вспомним трагическую фигуру папы Павла IV Караффы, который был пожираем огненной страстью служить Дому Господню, который в совершенно обмирщенном окружении нищенствовал духовно и физически, был готов стократно принести свою жизнь в жертву церковным реформам и понтификат которого, несмотря на все это, был настолько несчастлив из-за его фанатизма, ожесточения, подозрительности, что он, умирая, был вынужден признать его самым неудачным со времен св. Петра. Сколь сильно разнится мир этого папы и его мягкого, терпеливого современника и собрата св. Кайетана (Kajetan)! Религиозный пыл первого не был смягчен святым маслом терпения, просветлен здравомыслием — это было то темное воодушевление, что делает человека полным неприязни, гневным, недоверчивым; оно слишком напоминает естественную разбушевавшуюся страсть. Такому человеку угрожает опасность стать фанатиком, совершить преступление против любви, несмотря на всю свою пылкую преданность Богу и истинному благу ближнего. Ибо он стремится к Царству Божьему в большей степени по причине своей страстной натуры, чем в результате безоговорочной преданности Богу. Хотя все огромные силы его души и поставлены на службу Богу, однако отсутствует подлинный отказ от себя самого, жизнь только в Боге и Богом, терпеливое, спокойное, совершенно иначе устроенное духовное горение, как у того, кто имеет право сказать: «Я живу и в то же время не живу, ибо это Христос живет во мне». Хотя такие люди и являются в определенном смысле «радетелями о Боге», однако они желают насильственно преобразить лик земли, они хотят вырвать победу Божьего дела и даже назначить «день и час» этой победы. Действуя таким образом, они больше разрушают, чем строят. Они «алчут и жаждут» Царства Небесного, однако их голод и жажда все еще слишком сильно напоминают земные. Вспомним для сравнения о воодушевлении святого Доминика, предоставившего хозяину постоялого двора ругаться и богохульствовать, в то время как он сам стал рядом с ним на колени и начал молиться, пока утром хозяин также не опустился в молитве на колени. Мы видим, как здесь чудесным образом сочетаются терпение и непобедимая пылкая преданность Богу, здравомыслие и горение, неумолимая сила и мягкость, как достигается то единство противоположностей, та «coincidentia oppositorum», которая является признаком сверхъестественной жизни. Святой настолько духовно умертвил себя, что его воодушевление поддерживает только Бог, «ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми» (Мф. 5, 45), — Тот, Кто в своем непостижимом долготерпении ждет, когда к Нему обратятся наши души. К вдохновению святого неприменимы естественные мерки. Святой живет Богом и повторяет вместе с апостолом Павлом: «Потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова» (2 Кор. 12, 9). И это не косная сила идущей напролом волевой натуры, это состояние парения, когда человек совершенно упокоен в Боге и сознает себя всего лишь орудием Господа. Такой человек как бы лишился земной тяжести и ощутил в себе спокойную и в то же время непобедимую силу, по сравнению с которой все естественные «импульсы» выглядят беспомощными потугами.

Радея о Царстве Божьем, мы снова и снова должны проверять, приближаемся ли мы к тому состоянию, когда может идти речь о сверхъестественных «алкании и жажде». Одного горения недостаточно. Нужно, чтобы оно имело источником сердце, растопленное Христовой любовью. Мы должны убедиться, что наше рвение поддержано святым терпением. Мы не будем неразумно, любыми средствами торопить осуществление Царства Божьего. Мы должны хорошенько проверить, не становимся ли мы жертвой иллюзий и ведут ли выбранные нами пути к цели. Нам следует помнить о том, что сказал святой Монике святой Амвросий: она должна больше с Богом беседовать о своем сыне, нежели с сыном о Боге. Она последовала этому совету, и ее святое послушание было вознаграждено. Для преображения во Христе «жажда правды» в смысле правды Царства Небесного совершенно необходима; однако это должен быть тот сверхъестественный пыл, который имеет свое происхождение не в нашей природе, а во Христе; «ибо любовь Христова объемлет нас», — говорит Павел (2 Кор. 5, 14), — что означает: не только любовь к Христу, но Сам Христос в Своей любви к нам является тем, что преисполняет апостола и не дает ему покоя. Не естественная любовь, но такая, что возникает из нашей причастности ко Христу и имеет совершенно иное качество.

«Правда», о которой говорится в Нагорной проповеди, — это не только Царство Божие, но и в глубочайшем смысле Сам Христос. Это Его — «солнце правды», как называет Христа церковь, — мы должны алкать и жаждать. Лишь тогда мы алчем и жаждем истинной правды, когда можем сказать вместе со святым Фомой Аквинским: «Не нужно нам иной награды, Господи, кроме Тебя Самого», — и вместе со святым Бонавентурой: «Пусть жаждет сердце лишь Тебя одного, ведь лицезреть Тебя жаждут и ангелы; пусть лишь Тобой питается оно, пусть сладостью Твоей преисполнится моя душа, пусть к Тебе она всегда стремится: к источнику жизни, к источнику премудрости и наук, к источнику вечного света, к славе дома Господня». Мы должны вечно жаждать — ибо нашу жажду не утолить никакими сотворенными вещами, — вечно жаждать «воды живой» (Ин. 4, 10), мы должны ненасытно алкать «хлеба жизни», вместе с невестой Песни песней мы должны спрашивать у всех созданий: «Вы не видели Того, Кто возлюбил душу мою?» Мы должны ожидать Господа «с препоясанными чреслами и горящими светильниками» (Лк. 12, 35). Вся наша жизнь должна быть преисполнена и преображена тем томлением, что заставило св. Фому Аквинского сказать: «О Иисусе, сейчас я вижу Тебя как сквозь дымку, однако я молю Тебя — я так жажду этого: пусть однажды я увижу Твой лик ничем не затемненный и буду бесконечно счастлив, созерцая Твою вечную славу».

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|