|< в начало	<< назад	к содержанию

Глава восемнадцатая

ИСТИННАЯ ПОТЕРЯ СЕБЯ

Начало и конец пути, который мы должны пройти в процессе нашего преображения во Христе, отмечен таинственными словами Господа: «Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» (Мф. 10, 39). В этих словах звучит требование «отказаться от себя» и обещание новой жизни во Христе. Но «потеря своей души» содержит еще один элемент по сравнению с теми формами отказа от себя, с которыми мы ознакомились в предшествующем изложении. В этих словах высвечивается вся святая парадоксальность смерти и воскресения — таинство умирания с Христом и воскресения с Ним. Поэтому исследование этого момента должно завершить изложение преображения во Христе.

Истинность евангельских слов — «потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» — подтверждается уже на уровне естественного. Богатство личности определяется восприимчивостью к ценностям и масштабом адекватного ценностного ответа. Чем восприимчивей человек и чем полнее он отвечает на любые ценности, тем в большей мере он сам приобщается к миру ценностей. Во всякой преданности подлинной ценности, предполагающей определенный выход за свои пределы, подчинение и самоотрицание, заключается своеобразное сочетание нашего духа с этой ценностью. Ценностноответная преданность представляет собой процесс нашего внутреннего роста, только на этом пути мы можем приобщиться к самой ценности. И уже в этой преданности заключается что-то вроде «потери своей души» — это, так сказать, естественный пример.

Человек по своей подлинной сущности сотворен для Бога. «Ты сделал меня для Себя», — говорит бл. Августин в своей «Исповеди». Чем глубже человек благоговеет перед Господом, тем богаче и шире становится его личность, тем больше она украшается высокими достоинствами. Если же человек, наоборот, печется о себе и своей репутации, то он становится духовно беднее, ограниченнее. Поэтому мы видим — св. Пфарер из Арса тому пример — что даже не очень одаренный от природы человек может стать замечательной личностью, если только он будет без остатка предан Богу. В сравнении с ним даже и высокоодаренный человек будет производить удручающее впечатление, если закроется от Бога.

Хотя мы и получили без нашего содействия сверхъестественную жизнь, точно так же как и естественную, в качестве бескорыстного дара из рук Бога, но преобразиться во Христе мы можем только в том случае, если, так сказать, утонем во взгляде Христа. Только через благоговейную любовь к Христу можем мы войти в Его мир. Эта сверхъестественная жизнь не раскрывается сама по себе, без нашего участия. Она может полностью раскрыться только тогда, когда Христос и нашему сознанию является как центральный пункт нашего существования, когда вся наша жизнь устремлена к Нему и преисполнена благоговейной любви. Также и для раскрытия сверхъестественной жизни непременным условием является ценностноответная преданность Богу через Христа — Богу, который явил Себя в Христе.

Но «потеря своей души» означает здесь больше, чем преданность, которая заключается в любом подлинном ценностном ответе. Мы действительно должны умереть для себя и опустошиться, чтобы Христос мог раскрыть в нас свою сверхъестественную жизнь. И преданность Христу должна превосходить все прочие ценностные ответы, это должна быть полная, безоговорочная преданность, возможная и уместная только по отношению к абсолютному Господу, «в Ком пребывает полнота Божественного». «Потеря своей души» приобретает здесь совершенно новый смысл.

Но мы совершенно не поймем «потери себя», «умирания для себя», если увидим в этом затухание внутренней жизни в смысле деперсонализации и нейтрализации. Распространено мнение, особенно в наши дни, что человек может выйти из собственных узких рамок и занять истинно теоцентрическую позицию лишь тогда, когда не будет больше делать акцент на живой связи с Христом. Можно услышать следующее: «Что такое я, что такое моя личная тяга и любовь к Христу? Не слишком ли все это незначительно, чтобы быть чем-то в глазах Бога? Напротив, важно, чтобы мы вошли в великий объективный ритм святой Церкви, чтобы мы, не обращая внимания на самих себя, думали о великом союзе corpus Christi mysticum, так как только это имеет значение перед Богом, а не наше маленькое, жалкое "я"». Думают, что если по возможности исключить все личностное, то можно стать объективнее и теоцентричнее. Исходя из этого, пытаются и святых разделить на объективно и субъективно настроенных, не замечая того, что субъективно настроенный святой, т. е. сосредоточенный на себе, является contradictio in adjecto.

Такой взгляд является опасным заблуждением, вдвойне опасным сегодня, поскольку соответствует антиперсоналистическому духу времени. В его основе лежит идеал ложной объективности и широты. В личности как таковой видят нечто субъективное, а в имперсональном — более объективное. При этом забывают, что Бог, первопричина всего объективного, является личностью. Субъективное видят в характере, в сознательно переживаемом бытии как таковом, вместо того чтобы увидеть его в особенности определенного характера. Забывают, что Бог есть любовь и мы приобщаемся к Нему в той мере, в какой преисполнены сверхъестественной любви. Забывают, что человек может выйти из собственных узких рамок только через встречу с Богом, через я-ты-отношения с Христом, через благоговейную преданность Ему, а не через осознание себя простой частью грандиозного целого. Последняя точка зрения, в сущности, заключает в себе элементы пантеизма. Человек все еще применяет количественные категории и хочет преодолеть свою ограниченность путем простого «расширения», а не личной преданностью вечному божественному «Ты». Человек забывает потрясающее величие и вечное значение каждой отдельной бессмертной души. «Христос умер бы и за одну-единственную душу», — говорит св. Тереза.

Если ничего не значит отдельный человек, то ничего не значит и общество. Любое общество, например государство или нация, точно так же как и отдельный человек, останется субъективным и ограниченным, если будет поглощено своими частными интересами. Оно, как и отдельный человек, может подняться над своей субъективностью и ограниченностью только тогда, когда преисполнится тем, что важно перед Богом. Доминирование субъективного характеризует не отдельного человека в противоположность обществу, а такое состояние и того и другого, когда они заняты чем-то частным, а не объективно ценным, внутренне значимым. Самый интимный акт отдельного человека теряет свой личный характер, если он нравственно ценен. Напротив, чисто практический интерес общества остается частным делом. Если речь идет об объективно ценном, внутренне значимом, то оно — независимо от того, связано ли оно с отдельной личностью или с обществом в целом, — выходит за рамки чисто субъективного, становится большим, важным перед Богом делом и так или иначе соотносится с вечностью.

Величайшая ересь антиперсонализма проникла сегодня и в религиозные круги: например, ее можно встретить у некоторых представителей литургического движения. Эти последние испытывают сильное недоверие к мистике и аскезе. Они подозрительно относятся к любой интенсивно эмоциональной, личностной связи с Христом. В деперсонализации они видят религиозный прогресс. На самом же деле религиозный прогресс состоит в том, что мы все больше и больше как личности преображаемся во Христе и приобщаемся к Его святой жизни. Эта жизнь заключается в безграничной, не имеющей конца любви к Богу и ближним. Мы преображаемся во Христе в той мере, в какой мы Его любим и приобщаемся к Его любви к Богу и к людям. И нам не удастся преобразиться, если мы деперсонализированы и нейтральны.

Чего требует от нас Бог прежде всего? Нашей любви. О чем настойчиво, трижды спрашивает Господь у Петра в ту великую минуту, когда доверяет ему Свое стадо? О его любви: «Симон Ионин! любишь ли ты Меня?»

Таким образом, настоящая связь с Христом, главой мистического тела Христова, заключается в личной встрече двух «я». Истинная потеря себя представляет собой полную, благоговейно-молитвенную преданность Христу, полный отказ от своей независимости, освобождение себя от всего остального. Это означает, что в нас не остается ни одного укромного уголка, в котором бы господствовали мы сами и так или иначе самоутверждались. Пока в нас остается такое место, о котором мы, пусть и бессознательно, могли бы сказать: вот до сих пор, но не дальше, — мы еще не предались Христу настолько, чтобы могла идти речь о истинной потере себя. Мы должны на самом деле оттолкнуть лодку от берега, сжечь позади себя корабли. Здесь нужна безоговорочность. «Очень много», когда речь идет о преданности, является «ничем» — здесь необходимо «все». Только при безусловной преданности, в этом безвозвратном героическом прыжке во тьму «теряем мы свою душу».

Истинная потеря себя, однако, предполагает и еще одну вещь. Она означает «одержимость чем-либо», которую мы ощущаем, когда нас волнует то, что «больше, чем мы сами». Уже Платон знал, что все великое является плодом «безумия», как он описывает это в «Федре». Не в смысле патологического безумия, а в смысле одержимости чем-то большим, чем мы сами, — когда мы покидаем созданный нами прочный фундамент, на котором ведем свою обычную жизнь. Бывают моменты, когда в нашу жизнь врывается что-то большое и разрушает привычные рамки. Та почва, на которой мы все сами «разумно» раскладывали по полкам, уходит у нас из-под ног и мы уже не чувствуем себя хозяевами ситуации. Платон усматривал в этом особое достоинство влюбленности, всегда представляющей собой определенный выход из «нормальной» жизненной ситуации, определенное помешательство. Каждый раз, когда мы таким образом «одержимы» тем, что не просто подавляет своим динамизмом, но объективно превосходит нас, — когда мы поднимаемся над нашей обычной жизнью, мы радостно ощущаем, что как раз в отказе от своей суверенности мы и обретаем подлинную свободу.

Но здесь важно четко различать две вещи, которые внешне похожи друг на друга, но которые на самом деле разделяет целая пропасть. В одном случае речь идет о таком душевном состоянии, когда мы поднимаемся над нашей обычной жизнью, в другом — когда мы опускаемся ниже этого уровня. Часто случается, что два эти состояния смешивают. Так, многие только потому не видят разницы между целомудрием и отсутствием чувственности, между мирной просветленностью святого и безразличием стоика, что эти состояния противоположны неуравновешенному характеру, когда человек то «возносится, ликуя, до небес», то «смертельно удручен». И тем не менее первые два состояния отличаются друг от друга больше, нежели каждое из них — от характера бурно реагирующего человека. В нашем случае речь идет о принципиальном различии между динамической «увлеченностью потоком страсти» и «одержимостью» тем, что не только сильнее, но и выше нас. При поверхностном рассмотрении можно не увидеть этого различия.

Для «увлеченности потоком страсти» характерно то, что человек при этом наслаждается самим же состоянием ложной одержимости как таковым. При истинной же потере себя человек полностью сосредоточен на объекте, в котором и теряется. На первом плане стоит ценность того, что нас волнует, а не само по себе «волнение». Если мы стремимся к последнему ради него самого, то совершаем ту же ошибку, что и тот, кто стремится к любви как таковой, не обращая при этом внимания на любимого им человека, и поэтому никогда не может обрести истинной любви. Мы должны стремиться не к тому, чтобы просто «потерять себя», а к тому, чтобы потерять себя в Христе. Ценность любви или восторга зависит от того, кого мы любим и кем восторгаемся.

Но решающим различием между этими двумя формами «одержимости» является то, что истинная потеря себя санкционирована, сознательно и глубинно одобрена, а «увлеченность потоком страсти» специфическим образом несанкционированна, она предполагает уклонение от этого санкционирующего центра.

Санкционированием никогда не следует пренебрегать. Любая несанкционированная преданность лишена подлинной значимости. С санкционированием также связано подлинное habitare secum. Оставаться «хозяином ситуации», избегать рискованной «одержимости», бояться потерять надежную почву под ногами — это не означает по-настоящему владеть собой, напротив, это нелегитимное habitare secum, пребывание с самим собой, прибежище всего посредственного и филистерского. Хотя это и лучше, чем позволить «увлечь себя потоком страстей», но несравненно лучше «быть одержимыми Христом», потеряться в Нем, чем оставаться на надежной естественной почве.

Однако «потеря себя» имеет и еще один аспект, который можно назвать мистическим. Внутренняя смерть, которую св. Иоанн Крест описывает в своей «Темной ночи», выходит далеко за пределы того, с чем мы познакомились при изложении процесса преображения во Христе как с «умиранием для себя». Это «смерть души», подобная погружению в полный мрак, которое переживается затем, чтобы полностью обновленным воскреснуть во Христе. «Потеря себя» приобретает здесь совершенно новое, почти буквальное значение. Расцветающая в результате этой потери жизнь во Христе является и на уровне чувства непосредственным соприкосновением с Христом, переживанием слов: «Я жив, но не я живу, а Христос живет во мне».

Мы не чувствуем себя вправе говорить об этой стороне преображения во Христе, классическое изложение которой можно найти у многих мистиков, в частности у св. Терезы из Авилы и св. Иоанна Креста. Мы хотим лишь указать на то, что и эта сторона преображения во Христе является существенной частью, а в определенном отношении и венцом того, к чему призывает нас Господь: «Кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек» (Ин. 4, 14).

Мы подошли к концу нашего рассмотрения преображения во Христе. Мы увидели масштаб того призыва, что заключен в словах: «Следуй за мной». Мы увидели лицо «нового человека», который «заново создан для познания по образу Того, Кто его сотворил». Мы увидели совершенно новую сверхъестественную красоту, которая отражает святость Богочеловека, наполняет нас и которую мы должны излучать, будучи «прикованными к Христу». Мы увидели, в каких состояниях проявляется «умирание с Христом и воскресение с Ним». Мы поняли то великое «да», которое мы должны сказать нашему преображению в Христе через Христа: такое «да», которое должно преображать и освещать всю нашу жизнь вплоть до того часа, когда прозвучит призыв: «Вот, жених идет, выходите на встречу ему» (Мф. 25, 6). Такое «да» находит свое возвышенное выражение в монашеском обете: «Укрепи меня по слову Твоему, и буду жить; не посрами меня в надежде моей» (Пс. 118, 116).

|< в начало	<< назад	к содержанию