|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

Глава семнадцатая

СВЯТАЯ ТРЕЗВОСТЬ

«Итак, не будем спать, как и прочие, но будем бодрствовать и трезвиться» (1 Фес. 5, 6). При изучении жизни святых нам бросается в глаза, что они при всем своем горении, опьянении Иисусом сохраняли святую трезвость. Их «алкание и жажда правды», их «одержимость» Богом, их преизбыток любви к Богу и ближним, их безусловное упование на Господа — все то, что делает их в глазах мира безумцами — не имеет ничего общего с визионерством, с вымученным идеализмом. Оно несет на себе печать подлинности, правды и классичности. Их победа над миром лишена всякой «романтики» в плохом смысле этого слова, намерения замаскировать свои слабости и земные привязанности, она далека от игнорирования опасностей, угрожающих нашей падшей природе, ей не нужны всевозможные флер и позолота. Их жизнь — это одно непрекращающееся «трезвление», которое настолько же далеко от обычной трезвости так называемых «реалистов» и «прагматиков», как и от мелодраматизма «романтиков».

Когда мы отмечаем у тех или иных людей как черту их характера трезвость, мы обычно связываем с ней один недостаток. Людьми, трезво смотрящими на вещи, мы называем тех, кто или не признает реальности высших ценностей, или, по крайней мере, не отдает себе в них отчета. К первому типу принадлежат все те, кто испытывает недоверие ко всему возвышенному и придает значение лишь тому, что можно «потрогать», чья реальность очевидна. Даже если они и не отрицают категорически духовный мир, тем не менее они не полагаются на него и считают идеалистами тех, кто поступает иначе. Они приписывают окружающему их миру лишь низменные, прозаические мотивы. Считая себя утилитаристами, они в этом качестве посматривают свысока на «идеалистов», снисходительно и насмешливо сочувствуя им. Они заведомо настроены против всего сверхъестественного. Реальным и серьезным им кажется только то, что можно потрогать рукой и охватить практической сметкой. Очевидно, что такая трезвость есть нечто весьма негативное, а ее источником является игнорирование собственно и определяющей весь наш мир сверхъестественной действительности и всеобщей иерархии космического Целого. У этих людей искаженное представление о мире, ибо, хотя они и не являются визионерами и всерьез не относятся к призракам и фантомам, они не отдают себе отчета в существовании огромной части действительности — и притом важнейшей. Они деформируют космос, глядя на него «снизу», считая более низменное более основательным и солидным.

Второй, еще более специфический тип «трезвости» обнаруживается не столько в сфере взглядов и убеждений, сколько в сфере повседневного существования. Мы встречаем его у домоседов, лишенных всякого блеска, всякой поэзии, душевной гибкости. На формирование их этоса не повлияло дыхание мира высших ценностей, возвышенные стороны нашей жизни не оставили своей печати на их существе. Они не отрицают существование мира духовного, мира сверхъестественного, возможно даже, они в какой-то мере приспосабливают свое поведение к требованиям этого мира. Но если они и делают это, их поступки остаются бесцветными и посредственными, они обращаются с этим возвышенным миром так, как будто дело касается сферы практических интересов. В своем поведении они никогда не выходят за рамки добропорядочности. Они все «прагматизируют» — даже их молитва приобретает черты некоего полезного занятия. Мир жизненно необходимых практических вещей, сфера типически-повседневного — это та «causa exemplaris», шаблон, который они примеряют ко всему, чего бы ни касались, и по которому скроен их этос.

Этот вид трезвости также очень негативен. Он несовместим со святостью. Трезвые в этом смысле люди непроницаемы для мира сверхъестественного, их существо, даже когда они формально обращены к Христу, не отражает сияние Его лика, его не овевает Божественное дыхание. Поэтому такая трезвость представляет собой столь же резкую антитезу «sancta sobrietas» — святой трезвости, что и беспочвенный идеализм.

Из предрасположенных к последнему мы сначала рассмотрим тех, кто, не испытывая благотворного недоверия к падшей человеческой природе, легкомысленно предается идеализации естественного мира. Считают ли они в своем руссоистском оптимизме всю природу хорошей или только легковерно относятся к каким-то мгновенным импульсам своей собственной натуры — в любом случае они становятся жертвой иллюзии. Они забывают слова Давида: «человек лжив», — и опрометчиво ведут себя в ситуациях, представляющих скрытую опасность. Они верят в чистоту нашей природы, в необходимую силу добрых намерений и игнорируют происки врага рода человеческого. Они думают, что чисты, самоотверженны, добры, и им кажется, что это обманчивое постоянство внутреннего мира и есть неколебимая действительность. Они не отдают себе отчета в первородном грехе, они не слышат предостережения святого Петра, ежевечерне повторяемого Церковью: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1 Петр. 5, 8).

Такое обольщение — непреодолимая помеха преображению во Христе. Питающий подобные иллюзии не знает самого себя и легко попадает в сети, расставленные дьяволом. Он не готов к подлинному изменению, не понял до конца нужды в собственном спасении. Он хочет совершенствовать себя лишь в рамках собственной природы, он не чувствует необходимости отказа от себя, необходимости своего возрождения во Христе. Несмотря на все его благие намерения, он остается во власти иллюзий, и даже его добрые дела несут на себе печать искусственного: ему недостает святой трезвости.

Другой формой визионерства является ложное толкование чисто человеческого — слишком человеческого — как принадлежащего сфере сверхъестественного. Человек возвышает реальность и скрывает сам от себя свою неспособность назвать вещи своими именами. Например, какое-нибудь обычное экстатическое состояние, которое может являться следствием нервного истощения, принимают за религиозное озарение. Человека считают пылким ревнителем благочестия, в то время как он всего лишь одержим широко распространенной страстью к поучению. Принимают врожденную уверенность в себе за упование на Бога. Иные верят, что обыкновенная депрессия — это чуть ли не Гефсиманская ночь. Условием подлинного преображения во Христе является способность видеть вещи такими, какие они есть на самом деле, и называть их своими именами. Чтобы стать истинным христианином, необходимо сначала осознать вместе с язычником: «Я человек и ничто человеческое мне не чуждо» (Теренций). Мы только тогда с Богом, мы только тогда ходим «пред очами Его», когда принимаем человека таким, каков он есть на самом деле, не заблуждаясь на счет его падшей природы. Ибо любая форма искусственности служит помехой для преображения во Христе. Открыть глаза на сверхъестественную жизнь гораздо проще для обыкновенного, ни на что не претендующего человека, который ясно сознает свою материальную обусловленность, чем для напыщенного умника, придающего человеческому, слишком человеческому несоразмерное значение и трактующего его как нечто недосягаемо возвышенное. Кощунство — заниматься подобной неразборчивой сублимацией и вести существование, построенное на самообмане, когда человек представляется самому себе чуть ли не святым, в то время как в действительности он остается в ограниченных рамках чисто естественного.

Опасность ложной многозначительности особенно сильна тогда, когда мы игнорируем посюстороннюю ситуацию, как бы перепрыгиваем через нее. Конечно, наши взоры должны быть устремлены в вечность, мы на все в этом мире должны смотреть «sub specie aeternitatis», мы должны придавать первостепенное значение всему тому, что так или иначе имеет свои корни в вечном. Нам следует спрашивать вместе со св. Алоизием: «Какое это имеет отношение к вечности?» Но мы не должны вести себя так, словно мы уже достигли вечного, мы не можем игнорировать наш земной путь. Как мы уже видели, мы лишь тогда придерживаемся истины, когда полностью осознаем свою метафизическую ситуацию и тот факт, что мы, хотя и устремлены в вечность, все же пока еще находимся в посюстороннем.

Игнорирование посюсторонней ситуации может сказываться двояко: в одном случае наши переживания становятся искусственными и нам начинает казаться, что мы испытываем нечто невероятно возвышенное; в другом случае мы фальсифицируем сверхъестественное, банализируем его и — помимо нашего желания — как бы перетаскиваем в посюстороннее: это такое умонастроение, на которое мы уже указывали в связи с явлением ложной ошибочной простоты.

Типичное «перепрыгивание» через посюстороннюю ситуацию мы наблюдаем у многих христиан, прежде всего в их отношении к смерти. Они считают, что будет особенно похвально, если при потере близкого человека они сохранят спокойствие и не будут сильно страдать: ведь покойный уже отошел в вечность и ему досталась лучшая доля. Они поступают так, точно уже сами оказались в вечности. В таком случае они или находятся в плену у ложных и напыщенных идеалистических воззрений, или им недостает понимания величия и серьезности такого события, как смерть, и место просветленной умиротворенности занимает банальная нечувствительность. Ибо у них нарушено ощущение метафизических пропорций. Они не понимают истинной взаимосвязи вечного и посюстороннего, различия между тем и другим для них не существует. Они либо парят в заоблачных — бесцветных и ложных — высях, либо перетягивают вечность по «кратчайшему пути» в посюстороннее. В обоих случаях картина сверхъестественного мира искажается. Вместо того чтобы преобразиться в сверхъестественное, мы уподобляем его естественному.

Здесь наблюдается то же самое, что и в других областях жизни. Каждая область имеет свои определенные масштабы и расстояния, которые необходимо шаг за шагом пройти. И любая попытка перепрыгнуть через них приведет лишь к иллюзии достижения цели. Любви, произведению искусства, религиозному ордену необходимо время для созревания — и мы не можем этого игнорировать. Нужно пройти определенные стадии, которые составят определенный муть. Если мы не замечаем этого ритма бытия, если мы хотим сократить себе дорогу, на скорую руку добиться результата, даже если мы всего лишь форсируем созревание чего-либо на самом деле великого — мы лишаем это великое его подлинной глубины, его внутренней значительности, и оно делается искусственным и плоским. Высокого можно достигнуть лишь уготованными Богом путями.

Так же обстоит дело и в отношении посюстороннего и потустороннего. Мы должны созреть для вечности, проходя насквозь посюстороннее. Мы не можем не принимать во внимание неизмеримое расстояние, разделяющее нас и Бога, не должны поддаваться искушению преодолеть его одним прыжком, как ангелы, — но также не должны обольщаться, что можем «втереться в доверие к Богу», не должны профанировать сверхъестественное, смешивая его с повседневным и заурядным. Напротив, нам следует, неустанно тоскуя по Богу, все больше и больше вживаться — уже в этом мире — в Божий мир, так что со временем сверхъестественное действительно станет «формой» нашего существования: «Если вы воскресли со Христом, то ищите горнего, где Христос сидит одесную Бога; о горнем помышляйте, а не о земном» (Кол. 3, 1-2).

Духовная нетрезвость может проявиться и в том, что нам покажется, будто мы несем тяжелый крест, в то время как в действительности мы совсем не склонны к подобному «героизму» и ни о каком «кресте» и речи не идет. Например, кто-нибудь открывает нам истинный путь и указывает на недостатки нашего характера. Мы же, вместо того чтобы с благодарностью воспринять полученный урок, чувствуем себя оскорбленными в лучших чувствах и «героически» переносим обиду. Мы ощущаем себя настоящими христианами, ведь мы молча терпим несправедливость во имя Христовой любви. Мы не осознаем, что это самообман, мы не понимаем, к чему нас в действительности призывает Господь: принять критику и последовать благоразумному совету, — и продолжаем упрямо делать то, к чему нет подлинных предпосылок. Бывает и так, что мы при малейших невзгодах и лишениях, с которыми другие сталкиваются на каждом шагу, воображаем себе, что на нас возложено тяжелое бремя и нам представляется случай проявить «героизм». Мы совершенно не замечаем, что этот мнимый героизм на самом деле является результатом нашей избалованности. Мы жалеем себя и наслаждаемся собственной самоотверженностью. Свои страдания мы мерим иными мерками, нежели страдания других. Вместо того чтобы ясно осознать, что у нас пока еще все идет хорошо и есть все основания благодарить Бога за Его милость, вместо того чтобы увидеть, сколь незначительно то, что возложено на нас, в сравнении с тем, что приходится выносить другим, мы делаем героический жест, для которого нет никаких объективных предпосылок и который поэтому внутренне фальшив.

Все это является отсутствием подлинной трезвости. Мы должны постоянно держаться истины, смотреть на вещи объективно. Необходимо постоянно следить за тем, чтобы в нашей душе ничто не окутывалось ложным покровом тайны, ничто человеческое, слишком человеческое не перетолковывалось в сверхъестественном смысле. Прежде всего не следует принимать без достаточных на то оснований события нашей жизни за что-то возвышенное и необыкновенное. Нам следует помнить, что возвышенное — это дар Божий, и оно встречается нечасто. Мы должны трезво прислушиваться к себе, определяя, действительно ли нам ниспослан Богом подобный дар. Так, например, следует остерегаться того, чтобы легкомысленно принять простое увлечение за редкую святую любовь во Христе к другому человеку — за то последнее взаимопроникновение душ, о котором мы уже подробно говорили.

Мы уже в разных контекстах указывали на то, что подобную любовь нужно воспринимать как необыкновенный подарок, о котором человек не смел и мечтать: это совсем не то, что обычный счастливый брак. Ибо такое чувство возможно лишь при очень определенных, редчайших условиях и сродни Божественному призванию. Поэтому, если у нас есть основания предполагать, что мы удостоились этого высочайшего дара, мы должны еще раз, проникаясь святой трезвостью, проверить, имеются ли действительно к тому предпосылки. К сверхъестественным установкам нашей души принадлежит и способность правильно оценивать Божественные дары, умение определять, что же они на самом деле — независимо от наших желаний — представляют собой. Для этого нужно сначала трезво посмотреть на вещи, исходя из их фактического содержания, увидеть их такими, какие они есть в действительности. А после того как мы их ясно и объективно восприняли, нам нужно постараться проникнуть в их скрытый смысл и прочитать в них Божью волю. Божьи дары мы должны воспринимать с открытой душой, но при этом не следует приписывать им произвольного значения под влиянием манерного идеализма и собственных страстей и принимать постоялый двор за замок. В своем смирении мы должны предоставить Богу решить, что он пошлет нам и что будет стоять за тем или иным подарком. Сверхъестественная реальность настолько богата чудесами, дары и замыслы Божьи настолько таинственны и грандиозны, что перед ними бледнеют все наши детские фантазии, способные лишь исказить подлинную глубину Космоса.

Еще одним проявлением духовной нетрезвости являются так называемые личные религиозные «озарения». Многие люди принимают за Божественные откровения мысли и образы, возникающие у них либо как следствие подсознательных желаний, либо, в лучшем случае, как результат чисто естественных впечатлений. Здесь нужно быть особенно осторожным, с особым недоверием относиться к своим фантазиям. Подлинные озарения и откровения — это дело настолько серьезное, что тут не обойтись без помощи духовного наставника. Лишь он может определить, идет ли здесь речь о настоящем откровении или это чистая иллюзия или даже дьявольское обольщение. Сама великая Терезия из Авилы отнеслась с подозрением к ниспосланной ей мистической благодати, пока ее исповедник не подтвердил этот дар. Она рассказывает, что по совету своего духовника показала Христу, явившемуся ей в очередном видении, «фигу», и Христос сказал ей, что для Него нет ничего дороже этого духа истинного послушания. Для каждого христианина все личные «озарения» должны занимать подчиненное положение по отношению к объективной церковной традиции.

Недоверие к самим себе необходимо не только в том случае, когда речь идет о чрезвычайных дарах Божьей благодати, но и когда нам кажется, что мы нечто «чувствуем»: например, необходимость совершить то-то и то-то, долг перед тем-то и тем-то; когда нам кажется, что мы докопались до своего главного недостатка и т. д.

Во всех случаях «внутренних голосов», «предчувствий», неожиданных открытий, переворачивающих наши предыдущие представления, требуется повышенная осторожность. Человеку легко начинает казаться, что в него влюблены или, напротив, что-то против него имеют, что кто-то изменил свое отношение к нему и проч. Нам то кажется, что нас полностью понимают, то вдруг мы видим, что не признаны, то мы чувствуем себя гонимыми. Без каких-либо серьезных оснований человек принимает свои чисто субъективные впечатления за неопровержимые доказательства и начинает на этом строить свое дальнейшее поведение. Не слушая разумных доводов, он полагается на свои «ощущения» как на какой-то безошибочной критерий. Все это лишь самомнение и гордыня. Следует больше доверять объективной подоплеке, чем своим «ощущениям», легко вводящим нас в заблуждение. Все свои чувства нужно открывать перед духовным наставником и больше доверять его суждениям, чем своему субъективному толкованию поступков окружающих.

Святая трезвость тесно связана со смирением и со стоянием в правде. Всякая искусственность имеет свои корни в гордыне: человек не желает понимать свою привязанность к земному, свои слабости, свою беспомощность. Он не желает подчиняться законам падшей природы, в лучшем случае он понимает свою задачу на земле как выполнение лишь экстраординарного, героического. Святая трезвость, напротив, включает в себя смиренное понимание того, что мы должны платить дань нашим обычным слабостям. Истинно трезвый свободен от этих судорожных потуг быть кем-то необыкновенным. В своей окончательной свободе он принимает действительность такой, какая она есть, — но принимает ее всю. Он знает, что сам по себе — ничто, но что он все может в укрепляющем его Иисусе (Флп. 4, 10). Он знает, что Бог может и хочет его преобразить, что Христос спас его и вдохнул в него Свою святую жизнь. Поэтому его воодушевление в корне отличается от воодушевления идеалиста. Тот переоценивает силу духа, он думает, что чисто естественным путем, с помощью своих нравственных устремлений сможет преодолеть человеческую тщету. Он склонен недооценивать земную тяжесть, врожденную ущербность человека, считает ее чем-то случайным. Его высокий полет на деле оказывается иллюзорным. Он желает парить подобно Икару, вместо того чтобы медленно и смиренно приближаться шаг за шагом к вечности. Он напряжен, скован, постоянно забегает вперед. Все его начинания беспомощны, поскольку он обольщается по поводу человеческой природы. Он не замечает разверзающихся в ней пропастей — он игнорирует необходимость спасения человека.

Совершенно иного рода воодушевление святого. Смиренно сознавая свою беспомощность, зависимость от земного, чувствуя необходимость в спасении, он обращается к Богу и молит Его: «Господи, приди ко мне на помощь». Он не возводит здание, не убедившись в прочности фундамента. Он с тоской и надеждой всеми своими помыслами устремляется к Христу и безоговорочно следует за ним, ибо Тот сказал: «Кто жаждет, иди ко Мне и пей» (Ин. 7, 37). Он вместе с апостолами обращается к Господу: «Ты имеешь слова жизни вечной». Он строит свою жизнь не на идеале, а на истинной действительности, на «ens realissimum» — на реальнейшем бытии, на Боге. С помощью Христа он поднимается над своей природой, а свою волю делает сосудом благодати в надежде, что благодать будет ему ниспослана не напрасно. Его воодушевление — этот ответ на призыв Богочеловека: «Следуй за мной», — это плод веры в Христа, преобразившего Савла в Павла, Христа, Которого услышал Иоанн в своем Откровении: «Смотри, Я все делаю другим»; это результат надежды на преображающую силу благодати, которая из простых, ни о чем не подозревавших рыбаков сделала светочей Церкви; это плод любви к Иисусу, чей пресвятой лик неотвратимо притягивает праведника. Поэтому его воодушевление — это не бескровный, лишенный реальной силы порыв романтика. Оно скупо на внешнее выражение, но могуче и непобедимо внутренне. Только святой вполне обладает истиной, только он один находится в правильном отношении к реальности.

Вся литургия преисполнена этой святой трезвости. Нигде в ней мы не находим и тени робости, когда возникает необходимость поглядеть правде в глаза. Ничего от ложной осмотрительности, от стыдливого отрицания подлинной человеческой природы. Все вещи предстают в настоящем свете, каждая из них рассматривается в общем плане творения. Человеческая ущербность, опасности, которые нас окружают, пропасти нашей души — все это безжалостно сопоставляется с бесконечным Божественным величием. Отсюда приобретает истинные масштабы дистанция между падшей природой, той действительностью, из которой мы исходим, и целью, которой мы должны достичь: перерождение во Христе.

Мы только тогда придем к Богу, когда, полностью избавившись от визионерства, плоского идеализма, надуманности, будем крепко держаться истины. Мы должны немилосердно бороться со всем тем в нас, что служит причиной наших иллюзий. Святая трезвость должна быть основой нашего существования.

Мы должны смело признавать свою ограниченность и не приписывать себе способностей, которых не имеем. И мы не должны отчаиваться, если столкнемся с препятствиями, не должны унывать при виде своих немощей, своих ограниченных возможностей, не должны падать духом, если что-то нам покажется слишком трудным, если кругом будет одна тьма. Ведь на своем крутом пути к преображению во Христе мы и должны натыкаться на препятствия, должны идти сквозь «Гефсиманскую ночь». Нам поможет на этом пути вера в тот свет, что мы однажды увидели, а Фавор, что когда-то просиял для нас, озарит нашу темную ночь. Мы должны сохранить в своем сердце великий призыв, прозвучавший над нами, и надежду на обетованное утешение и уже заранее, достигнув святой трезвости характера, считаться со всеми ограничениями своей природы, готовиться к возможному наступлению «темноты». Преображение во Христе может приблизить лишь истинное самопознание, освобождение от всех иллюзий, ясное осознание своей метафизической ситуации.

Именно святая трезвость накладывает на все христианские добродетели — упование, готовность к преображению, раскаяние, жажду Царства Божьего, простоту, терпение, мягкость, милосердие, любовь к Богу и ближним — печать истинности, подлинности и вещности. Она не только совместима с жизнью, основанной на вере, со сверхъестественным горением и опьянением Иисусом, которые в глазах мира сего делают святых безумцами, но и является их обязательным условием. Истинное опьянение Христом апостола Павла или св. Франциска Ассизского расцветало на почве святой трезвости, которую воспевает Церковь в гимне «Splendor paternae gloriae»: «Возрадуемся, наслаждаясь отрезвляющим вином Духа Святого!»

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|