| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
Глава шестнадцатая
СВЯТАЯ ПЕЧАЛЬ
Мы постоянно видели, что абсолютная новизна сверхъестественной жизни проявляется также и в том, что в ее изобилии прослеживаются определенные черты coincidentia oppositorum, внутрибожественного совпадения противоположностей. В святом органически совмещается то, что одновременно не может проявиться в человеке, еще не покинувшем естественную почву: например, горячее рвение и терпение, борьба за правое дело и миролюбие. Чем больше мы приобщаемся к Божественной жизни, тем сильнее способность в одной-единственной позиции актуализировать различнейшие, с естественной точки зрения взаимоисключающие добродетели. Но помимо этого, существует еще одна принципиальная двойственность, которая присуща нашему земному состоянию как таковому и которую всегда должен учитывать христианин. Во-первых, мы представляем собой на земле, как выражается схоластика, «смешанное действие», т. е. частично действие, частично возможность. Уже в этом проявляется двойная природа нашего посюстороннего существования.
Частично мы — действительность, осуществленная потенция, частично — возможность, становящееся, нереализованная сущность. Только Бог, абсолютно Сущий является чистым действием, actus purus, совершенной, бесконечной действительностью, в которой нет и тени изменения. Только в вечности мы «завершимся» и будем приобщены к этой неизменяемости Бога, поскольку в нас уже не останется чистой возможности, но все будет осуществлено в одном-единственном вечном мгновении. Только там становление уступит место неподвластному никакому изменению бытию, только тогда все ценности в нас достигнут полной актуализации и будут существовать не как простая потенция, а как полная воплощенность — только тогда все будет незыблемо зафиксировано.
Мы «становимся» не только по причине первородного греха. Райское состояние также не было status finalis (окончательным состоянием), оно было status viae. Незапятнанный человек также вынужден был развиваться, на него также была возложена задача. Также и он должен был совершенствовать свое знание, восполнять творение духовной «культурой»; также и он должен был населять землю все новыми людьми. Однако все это происходило бы без дисгармонии, без напряжения и страданий, совершенно органично. Не было бы смерти, этого страшно болезненного разлучения души и тела, был бы естественный переход в более совершенное состояние, status finalis, в котором «Бог есть все во всем». Но, как бы ни было отлично райское состояние от падшего мира, оно также отмечено этой двойной печатью, заключающейся в сочетании действия и возможности и принципиально отличающей status viae от status finalis.
Но в результате первородного греха в посюстороннем мире господствует еще одна двойственность, которая продолжает существовать и после спасения мира Христом. С одной стороны, мы все еще страдаем от последствий первородного греха, а с другой стороны — мы являемся спасенными, «примирившимися с Богом» через пресвятую Христову кровь. В святом крещении мы приобщаемся к жизни Христа. Пока мы пребываем в состоянии благодати, ничто не может разлучить нас с Богом, и тем не менее мы бредем по «долине слез».
Как члены мистического тела Христова, мы уже на земле непостижимым образом соединились с Богом, мы приобщились к Божественной жизни Пресвятой Троицы и, однако, еще пока не можем видеть «лицем к лицу», но «видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно» (1 Кор. 13, 12). Мы также и не достигли полного вечного единства с Богом, которое не может быть потеряно. Мы уже не находимся в состоянии ожидания пришествия, поскольку вечное Слово воплотилось и спасло нас. И все же мы остаемся ожидающими, уповающими. По сравнению с грядущей вечной славой status viae все еще остается адвентом.
Иисус сказал нам: «В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир» (Ин. 16, 33), но Он также сказал: «Итак — бодрствуйте; потому что не знаете ни дня, ни часа» (Мф. 25, 13). Мы все еще находимся в юдоли слез, крест всевозможных скорбей обременяет нас, мы все еще должны восполнять «недостаток в плоти» своей «скорбей Христовых за тело Его, которое есть Церковь» (Кол. 1, 24) — и все же мы знаем, что «нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас» (Рим. 8, 18). Мы все еще поставлены перед всевозможными проблемами, мы все еще вынуждены спешить от одного мгновения к другому, мы все еще находимся во времени, мы все еще вынуждены действовать, и тем не менее уже здесь, на земле созерцание является самой важной и значительной частью нашей жизни.
Мы уже нашли «жемчужину» евангельского купца, мы уже не являемся ищущими, беспокойными, ибо «сердце наше уже успокоилось в Боге (Бл. Августин. «Исповедь»), мы уже можем сказать: «Бывши погребены с Ним в крещении, в Нем... и совоскресли» (Кол. 2, 12), — и все-таки мы все еще уповаем, и исполнены тоски, и восклицаем вместе со св. Иоанном: «Ей, гряди, Господи Иисусе!» (Откр. 22, 20).
Если мы хотим полностью познать истину, то нам необходимо постоянно принимать во внимание эту двойственность нашего положения. За относительной реальностью посюстороннего мы должны постоянно видеть абсолютную реальность потустороннего; но при этом мы не должны забывать, что пока еще находимся в посюстороннем и поэтому не следует вести себя так, будто мы уже вышли из status viae.
Этот двойственный характер земного существования проявляется и в познании — в знании, не просветленном светом Откровения. Истинно великие умы, например Платон, всегда сознавали это. Даже не зная о первородном грехе, они видели эту трещину, пролегающую через нас и через весь мир. Они видели, с одной стороны, подчиненную добру сущность человека, своей структурой указующую вверх, а с другой стороны — стремление нашей природы вниз, естественную тенденцию к худшему. Они признавали примат духовного, но видели также и восстание плоти против духа, способность к сосредоточению — и одновременно привязанность к периферийному; они понимали, что добро в человеке подлиннее, более соответствует его первоначальной структуре, но при этом зло «легче» совершить и человек тут же падает «вниз», стоит только ему перестать работать над собой. Это ярко выражено в «Федре» удивительной метафорой двух коней. Эти великие умы поняли, что подлинные ценности указывают нам на более высокую реальность, которая брезжит нам как наша подлинная родина, в то время как в этом мире преобладает зло. Чем сознательнее и глубже ум, тем полнее раскрывается перед ним уже чисто естественным образом двойственность нашего посюстороннего существования.
Дальше всего от понимания человека находятся те люди, которые просто не замечают подлинных ценностей, поглощенные своими делами и вообще не утруждающие себя мыслями о метафизической ситуации, либо те, которые не видят трещины в нашем существовании по причине того, что их интересуют только низшие уровни бытия и они удовлетворены ими.
Первые лишены всяких устремлений, они влюблены в материальное, полностью погрязли в нем, оно совершенно удовлетворяет их. Вторые являются энергичными глашатаями материализма, согласно которому человек — это всего лишь высокоразвитое животное. Они отрицают любое высокое предназначение человека, все объективные ценности, хотя и без малейшего разочарования и пессимизма. Они пытаются представить как нечто гармоничное мир, лишенный высокого смысла и ценностей. Они не видят никакой дисгармонии мира, вычеркивая из него все высокие ценности, и отмахиваются, насколько это возможно, от всех страданий, неразрывно связанных с земным существованием.
Второй тип — это тип оптимиста, тешащего себя иллюзиями. Такие люди, правда, признают объективные ценности, они не удовлетворяются существованием, доставляющим чисто субъективное удовольствие, они не растворяются в собственных интересах. Они воодушевлены нравственными ценностями, они преданы идеалам; но они живут так, будто нет никакого вечного человеческого предназначения — они не чувствуют потребности в спасении. Они хотят представить дело так, будто не существует никакой трещины в нашем посюстороннем существовании, а земля может быть превращена в рай чисто естественными средствами. Они являются поверхностными оптимистами, вроде Жан-Жака Руссо. Они не видят в посюстороннем status viae и хотят, во-первых, сделать этот мир чем-то окончательным, самодостаточным, а во-вторых, релятивизуют страдание, дисгармонию тем, что рассматривают их как случайность. Они думают, что дисгармонию можно изгнать из этого мира с помощью имманентного прогресса. В своем поверхностном оптимизме они лишены чутья и не замечают пропастей человеческой натуры, конституирующей роли страдания и смерти, преобладания зла и жестокости. Хотя они несколько ближе к истине, чем первый тип людей, однако и они находятся в плену поверхностных иллюзий и совершенно не понимают природы посюстороннего.
Другие люди, напротив, видят в этом мире исключительно зло, страдания, дисгармонию, они подавлены его несправедливостью, изнемогают под бременем телесного, они уже не в состоянии увидеть в ценностях обещание высшего мира, они становятся законченными пессимистами. Но даже и видя дисгармонию, они не понимают двойственности нашего земного существования. Они постигают высшие ценности, однако при этом не признают нашей исходной подчиненности им; полностью отчаявшись и разочаровавшись, они считают эти ценности лишь прекрасной видимостью — настоящую реальность они признают лишь за низменным: они полагают, что мы полностью находимся в его власти, обречены на страдания. Эти метафизические пессимисты также стали жертвой иллюзии, они абсолютизируют дисгармонию мира и тем самым отрицают его характер как status viae. Хотя они в лучшем случае и признают нашу потребность в спасении, но при этом не верят в возможность спасения.
Как мы видели выше, ближе всего к истине подходят те, кто признает существование трещины в человеческой природе, наше подчинение ценностям и тенденцию к отходу от них. Таким образом, эти люди, не являясь ни оптимистами, ни пессимистами, учитывают двойственную природу посюстороннего. Они признают примат духа в человеке и одновременно зависимость от тела и его инстинктов. Они предчувствуют подлинное предназначение человека и видят, что он не может выполнить его здесь, на земле. Они видят в посюстороннем нечто подготовительное, незавершенное, указующее собой на что-то другое, словом, status viae. Они признают нашу потребность в спасении, но не догадываются, что это спасение должно прийти к нам «сверху». Они еще верят, как Платон, в непосредственный прогресс от человека к Богу и не представляют себе, насколько глубока и непроходима пропасть, отделяющая нас от Него. Они еще не пришли к мысли о необходимости божественною Мессии.
Совершенно новую ступень по сравнению со всем этим представляет собой позиция Ветхого Завета, как мы уже видели вначале в ином аспекте. Избранный народ, которому Бог открыл истинное положение человека, знает, что человечество пало вследствие первородного греха и что оно страдает от смертельной раны, которую может излечить только Бог. Этот народ полностью придерживался истины, он видел двойственность своего положения, он знал о ее причинах и открыто признавал, что человек нуждается в спасении божественным Мессией. Он получил Божье обетование через Авраама и напряженно ожидал Мессию.
Пришествие Мессии, «воплощение вечного Слова» в корне изменило ситуацию. Через пропасть, отделявшую человека от Бога, переброшен мост; «долговое обязательство» уничтожено; мир с Богом восстановлен. Человек спасен, он участвует в новом сверхъестественном союзе с Богом, он может приобщиться в Христе к божественной жизни Пресвятой Троицы в результате превосходящего всякое понимание и все ожидания бескорыстного дара Божественного милосердия: путь к святости и к окончательному совершенству открыт.
Но и после акта спасения посюстороннее продолжает оставаться «переходным состоянием» — status viae. Наше земное положение во многих отношениях по-прежнему имеет двойственный характер, о котором мы говорили. Более того, возникла совершенно новая двойственность: человек одновременно является и уже «спасенным», непостижимо связанным с Богом, и все еще уповающим, паломником, идущим к подлинному совершенству. Также и здесь, на более высоком уровне, в свете полного Богоявления, повторяется та же опасность: мы можем проглядеть эту двойственность и увидеть только одну сторону нашего метафизического положения.
Мы имеем здесь в виду не тех христиан, которые настолько втянуты в водоворот земных дел, что отодвигают на самый задний план вечное предназначение человека, — мы имеем в виду действительно религиозных людей.
Встречаются католики, для которых осязаемая реальность посюстороннего со всей его дисгармонией настолько выдвигается на передний план, что совершенно бледнеет реальность сверхъестественного союза членов мистического тела Христова с Богом. Они видят по преимуществу страдания, не уверены в нашем окончательном вечном уделе, их одолевает мысль о том, что «страшно впасть в руки Бога живаго!» (Евр. 10, 31). «Со страхом и трепетом» идут они по жизни, и перед ними всегда стоят их немощи и грехи. Даже зная, что Христос спас нас и сказал: «Я есмь воскресение и жизнь» (Ин. 13, 6), — они видят главным образом богооставленность человечества, господство зла, поток богохульства, беспомощность человека, его беззащитность перед жестокими силами природы, собственную немощь, бессилие воли, трагизм земного существования.
Другие же, напротив, не видят, что мы все еще бредем в «юдоли слез»; они ведут себя так, будто мы благодаря нашему спасению уже оказались в потустороннем, будто нам уже нечего бояться, будто вся дисгармония исчезла, будто перед нами уже не стоит никаких задач и в нашей жизни осталось место только для радости.
И те и другие не видят той двойственности, которая присуща посюстороннему и после акта спасения. К ним относятся слова Господа: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (Мф. 5, 5), а также слова апостола народов: «Радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь» (Флп. 4, 4).
Итак, жизнь христианина должна представлять из себя переплетение взаимозависимых радости и скорби, ибо мы еще не пришли туда, где «Господь утрет каждую слезу». Но радость должна первенствовать, поскольку уже в этой жизни, после того как в ней воссиял свет Христов, несравнимо больше причин для радости, чем для скорби. Радость должна быть «формой» нашего существования, она должна быть определяющей, более глубокой, чем скорбь. Ведь то, что служит ей пищей, является последним словом мироздания. Печали этого мира по сути своей преходящи, и все те, кто следует за Христом, уповают на вечную неомрачаемую радость. В жизни христианина над всеми страданиями, как бы ни были они глубоки и ужасны, торжествует радость. В этом заключается дух литургии! Несмотря на весь мрак и страдания Страстной недели, за ней следует окончательное и подлинное — победное блаженство Пасхи, которое задает основной тон литургии всего церковного года. Период, когда поется аллилуйя, длится намного дольше того, когда она не поется. Даже в течение адвента и Великого поста никогда не угасает луч надежды, а вместе с ней и радости. Для Церкви, которая все видит в свете вечности, радость является превосходящей, окончательной реальностью: «Так и вы теперь имеете печаль; но Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас» (Ин. 16, 22).
