| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
Глава вторая
РАСКАЯНИЕ
Встреча души с Богом начинается с раскаяния. Человек, которого поразило в самое сердце слово Христа, а созерцание Иисусова лика поставило на колени, прежде всего говорит вместе с ап. Петром: «Оставь меня, ибо я грешник». Встреча с Богом позволяет нам увидеть собственную недостойность и греховность. Но при этой встрече мы не только осознаем нашу недостойность, но и страдаем от сознания наших грехов; груз нашей вины жжет пашу душу, и в раскаянии мы падаем па колени перед Богом и говорим: «Перед Тобой одним согрешил я и пред ликом Твоим совершил зло».
Только раскаиваясь в своих грехах, мы решительно отказываемся от зла и поворачиваемся к Богу. Одновременно мы понимаем, что злобное жало греха направлено и против нас самих: «Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною» (Пс. 50, 5).1 Без этого акта отказа от хулы на Бога, без решительного расставания со своими прошлыми грехами невозможна настоящая преданность Богу, невозможна готовность преобразиться в Нем, невозможно последовать призыву Христа: «Иди за Мной». Только в раскаянии тает, так сказать, наше ожесточившееся сердце, становится пластичным, как мы уже говорили, способным к изменению через Христа.
В чем заключается сущность подлинного раскаяния? Необходимо четко отличать от раскаяния состояние, когда неспокойна совесть. У грешника может быть неспокойная совесть, он может испытывать «муки совести», он сознает, что плохо поступает, и это сознание нарушает его душевный мир, лишает его внутренней гармонии. Однако он не сдается, он старается заглушить свою совесть и остается заодно со своим грехом. Тип подобного грешника представляет собой шекспировский Макбет, в то время как такие грешники, как Ричард III или Дон-Жуан, не испытывают никаких мук совести. Неспокойная совесть как таковая еще не заключает в себе «метанойи», поворота сознания. Человек продолжает занимать ту же самую позицию, находясь в которой он совершал грехи; и хотя они тревожат его, он громоздит новые грехи на старые. Он защищается от мук совести, он не желает сворачивать с этого пути.
В противоположность этому, подлинное раскаяние заключает в себе поворот, активный отказ от совершенных грехов, дезавуирование совершённого и отход от той позиции, исходя из которой совершались грехи. Человек отказывается от себя бывшего и от своей предыдущей позиции в принципе. Он покидает замок самоутверждения и ожесточения, смиряется и уступает голосу совести. Поэтому дисгармония, царящая в его душе, приобретает иное качество. Состояние тупой пассивной удрученности, к которой примешан яд дисгармонии греха как такового, уступает место активно переживаемой боли по поводу своих грехов. Эта боль грызет сердце, но оно в то же самое время уже просветлено лучом тоски по добру.
Раскаиваясь, мы не только скорбим в связи с совершенными грехами, но и решительно осуждаем их, отказываемся от них. Мы как бы пытаемся взять назад несправедливость. Но при этом мы натыкаемся на собственную беспомощность, ибо мы не можем сделать небывшей совершённую провинность. Мы отчетливо чувствуем, что любой внутренний поворот, любое движение по новому пути не отменяют совершённого греха и не могут загладить вину. Поэтому раскаяние, если оно не проникнуто надеждой на Божье милосердие, неизбежно приводит к отчаянию. Таким было раскаяние Иуды.
Отсюда, истинно христианское раскаяние должно быть дополнено поспешанием к Богу, коленопреклонением перед Ним, передачей себя Ему. При этом мы готовы покаяться и искупить свои грехи, мы тянемся к Богу, чтобы из Его рук принять справедливое наказание, в чем бы оно ни заключалось. Даже более того: образно выражаясь, мы хватаем то копье, которое, в качестве искупления, должно проткнуть нас, и содействуем этому акту, представляющему собой ответ Бога на наши грехи. И несмотря на это, в своем раскаянии мы просим Бога о прошении в надежде на Его милосердие, на примирение с Ним и веря, что Он может загладить нашу вину. Подлинное раскаяние апеллирует к милосердию Бога, который только и может простить наши грехи. Христианин хотя и знает, что само по себе раскаяние не в состоянии искупить нашу вину, но он также знает, что «Агнец Божий принял на себя все грехи» и что милосердный, всемогущий Бог заглаживает все вины и ради Христа прощает тем, кто глубоко кается перед Ним. Поэтому поворот, заключающийся в истинном раскаянии, есть возвращение к Богу, стремление прибегнуть к Его милосердию. Хотя истинно кающийся и не претендует на прощение — как о том говорится в притче о Блудном сыне: «Отче! я согрешил против неба и пред тобою, и уже недостоин называться сыном твоим» (Лк. 15, 18-19), — но все же надеется на бесконечное терпение и милосердие Божье. Таким было раскаяние Давида после истории с женой Урии — в противоположность чувству вины, которое испытывал Адам, стремившийся спрятаться от Бога; таким было и раскаяние Петра после его отречения от Христа, когда в его сердце проник любовный взгляд Иисуса.
Хотя надежда на примирение с Богом и па прощение вины и не является элементом самого раскаяния, однако она глубоко преобразует христианское раскаяние и придает ему совершенно новый характер, отличающий его от чисто естественного раскаянии. Страдание в связи с совершенным грехом не становится от этого легче — напротив, оно делается несравненно глубже перед липом бесконечной любви и милосердия Божьего, но это уже светлое, освобожденное страдание, страдание любви. Лишь такое раскаяние разрешается слезами; глухое раскаяние отчаявшегося не заканчивается освобождением, заключающимся в плаче: в лучшем случае ему ведомы лишь слезы ярости по отношению к себе. Вспомним слезы Марии Магдалины, которая омыла ими ноги Господа, и тупое, отчаянное, бесслезное раскаяние Иуды, от которого его сердце не расцвело, а окаменело.
Истинному раскаянию свойственно не только страдание по поводу принадлежащего прошлому греха, но также и тоска по примирению с Богом, стремление снова ходить но Его путям. Поэтому оно направлено не только в прошлое, но и в будущее. Происходящий в нем поворот имманентно содержит в себе это страстное желание больше не расставаться с Богом. Но конкретное решение впредь оставаться с Богом не может быть в полной мере актуализировано до тех пор, пока не осуществилось примирение с Ним, а это примирение может исходить только от Бога, человек не может осуществить его собственными силами.
Но равным образом в раскаянии заключается не только осуждение совершенного греха, акт отрицания, попытка — сама по себе беспомощная — сделать его не бывшим, не только имманентное слово: «Как мог я это сделать?», — но и другое слово: «Никогда больше я не сделаю этого», — то есть отказ от совершения греха в будущем. Даже если это стремление и не актуализировано как таковое и формально доминирующим является взгляд в прошлое — все же в раскаянии имплицитно присутствует и ориентация на будущее, поскольку раскаяние есть отказ от греха как такового, а это уже подразумевает будущее.
Этот момент направленности в будущее не должен отвлечь нас от того факта, что специфику раскаяния представляет собой отказ от прошлого, благодаря чему оно становится необходимой предпосылкой любого внутреннего поворота. Люди, которые считают, что достаточно не совершать ошибок впредь, а о совершенных ошибках быстро забывают, не могут реально прогрессировать. Их настоящее более достойное поведение в определенной степени случайно. Они не могут установить сознательную связь с миром нравственных ценностей и с его неумолимыми требованиями, если не понимают, что должны занять соответствующую позицию и по отношению к бывшей провинности, а думают, будто нравственный грех может «устареть». Такие люди еще не достигли моральной зрелости; они не поняли, что человек ответствен не только за настоящее, что, напротив, вследствие единства своего существования он остается солидарен со всем, что он совершил, если только он не дезавуировал его явно. Когда такие люди заявляют, что не могут заниматься своим прошлым, поскольку не в силах ничего в нем изменить, то это означает, что они не поняли требования нравственного мира дезавуировать также и то, что они не в состоянии вернуть в прежнее состояние. Истинная зрелость, истинное обращение к Богу с необходимостью должны привести к соответствующей установке по отношению к совершённому греху, к страданию в связи со всеми совершёнными грехами в отдельности и в связи со своей предшествующей позицией в целом и к явно выраженному, а не только молчаливому отказу от всего предшествующего.
Более того: подлинный поворот включает в себя также сознание того, что мы не можем прийти к примирению с Богом до тех пор, пока Он не простил нашу несправедливость, а мы сами не искупили ее. Тот, кто действительно обращен к Богу, кто внезапно понял, где он находился до этого, тот также понимает, что его грех отделяет его от Бога, что пока этот грех не заглажен, он не может примириться с Богом и что он сам не в состоянии загладить его. Он знает, что любое раскаяние, любое страдание по поводу совершённой провинности и любое дезавуирование греха, любой внутренний разрыв со всей предыдущей жизнью и обретение новой позиции не могут разрушить преграду, отделяющую его от Бога и возведенную совершённым грехом. Он знает, что провинность может быть заглажена только в результате Божьего прощения и что именно Христос искупил мир — Он же говорит Петру: «И что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» (Мф. 16, 19). Христианин знает, что Бог ниспослал ему великий благодатный дар таинства покаяния, что когда он покаянно сознается в своих грехах представителю Бога, Христос отпускает их и наводит мост через пропасть, отделяющую грешника от Бога. Он знает, что препятствия для раскрытия в нем сверхъестественной жизни устраняются церковным отпущением грехов и он возвращается в состояние первоначальной благодати.
Объективно уже в раскаянии как таковом происходит глубокое изменение — такое изменение, которое может происходить только в раскаянии: страдание в связи с принадлежащим прошлому грехом и дезавуирование этого греха, акт перехода на новую позицию и возвращение к Богу — все это само по себе уже означает существенное внутреннее преображение. Однако это ни в коем случае нельзя отождествлять с ликвидацией вины; дисгармония, заключающаяся в последней, остается в прежнем виде и представляет собой препятствие к примирению с Богом. Вина может быть заглажена только в результате Божественного прощения; она может быть искуплена только кровью Христовой, о которой Фома Аквинский говорит: «Cuius una stilla salvum facere totum mundum quit ab omni scelere» — «Одна капля ее может очистить весь мир от всех преступлений» — стихира св. Фомы Аквинского. Конечно, таинство покаяния как таковое не является необходимым для заглаживания вины. При простительных грехах таинство может заменить любой акт раскаяния, при тяжелых (когда исповедь невозможна) — акт глубокого раскаяния: например, при преступлениях, связанных с вожделением или с пролитием крови, таинство может быть заменено внутренним актом или поступком. Но даже и в этих случаях заглаживает вину не сила, присущая акту человеческого раскаяния как такового, а только Христос через свою крестную смерть. Раскаяние как глубокое внутреннее преображение лишь открывает путь, по которому может потечь смывающая вину Христова кровь. Раскаяние восстанавливает потерянную связь с Христом, посредством которой мы приобщаемся к результатам спасительного деяния Иисуса, к их заглаживающей вину силе.
Также и раскаяние пророков и всех, кто жил до Христа, не могло само по себе привести к ликвидации вины. И здесь прощение и отмена вины происходили в результате искупительных Христовых страстей.
Итак, хотя в раскаянии как таковом еще не заложена возможность отпущения грехов, тем не менее оно обладает, как мы видели, собственной и ничем не заменяемой объективной способностью внутренне изменять кающегося. Однако субъективно — т. е. со стороны самого кающегося — его душу должно переполнять сознание того, что без заглаживания вины не может произойти и внутреннее преображение, что самое страстное желание стать другим останется бесплодным, если Христова кровь не смыла до этого вину. Именно такое сознание и является условием того, что — объективно — раскаяние уже как таковое может представлять собой действительное преображение человека. Мы касаемся здесь одного из таинственных парадоксов душевной жизни, ключ к которым дает только Откровение, «мир» же вечно слеп по отношению к ним. Все они тесно связаны со словами Христа: кто унизит себя, возвышен будет, а кто сам возвысит себя, будет посрамлен.
Далее, подлинное раскаяние характеризуется тем, что человек страстно стремится не только к прощению своих грехов, но и к очищению и освящению и верит, что Бог может и хочет даровать ему это. Отсюда — мольба о прощении и очищении и намерение — никогда больше не разлучаться с Богом. Существует также и чисто пассивное раскаяние, когда человек хотя и надеется на прощение грехов милосердным Господом, однако не думает об очищении и святости. В ложном смирении он считает свое положение столь безнадежным, что вера в будущее преображение представляется ему дерзкой. Он думает, что все, что он может сделать, — это положиться во всей своей греховности на Божье милосердие и терпеливо нести свой крест. В лютеранстве догматическое представление об оправдании обусловливает подобное чисто пассивное раскаяние. Ибо для Лютера не существует очищения и освящения, а только незасчитывание наших грехов ради Христа. Такое чисто пассивное раскаяние, при котором мы впадаем в другую крайность — в противоположность тому, кто считает благие намерения достаточным залогом исправления, а раскаяние излишним, — не может привести к решению начать новую жизнь во Христе. Напротив, преисполненный подлинного раскаяния говорит Богу не только: «Отврати лик Твой от моих грехов и загладь проступки мои», — но и: «Сделай чистым сердце мое, Господи, и восстанови разум мой; верни мне радость Твоего спасения и укрепи меня святой силой».
Истинный христианин хотя и знает, что, предоставленный самому себе, он обречен на то, чтобы постоянно падать, но он знает также и то, что он через Христа воспринял в крещении сверхъестественную жизнь и должен и может Божьей милостью стать новым человеком. Он знает, что Господу угодно его содействие в этом процессе преображения; как говорит бл. Августин: «Qui te fecit sine te, non te iustificat sine te» — «Тот, Кто сотворил тебя без твоего участия, не оправдывает тебя без твоего участия» (Бл. Августин. Беседа, 169, 13). Раскаяние не парализует христианина, не лишает его мужества; он видит в нем не только собственную слабость, но и милосердие Божье, с помощью которого он может освятиться, — он чувствует в себе силу, как только предается в Господни руки. Он знает, что раскаяние является непременным условием всякого очищения и освящения, что любое решение, не рожденное в страданиях раскаяния, останется поверхностным и бесплодным, поскольку не будет принято с окончательной серьезностью и, прежде всего, исходя из Бога и в Боге. Только в раскаянии наше существо размягчается настолько, что в нас запечатлевается продолжительная и укорененная в последней реальности «новая ориентация воли» на Бога.
Истинный христианин говорит вместе с Давидом: «Жертва Богу дух сокрушенный; сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже» (Пс. 50, 19). И только при столь полном раскаянии он может принять действенное, героическое решение стать новым человеком. Через такое раскаяние он укрепляется в Боге, и на фоне его слабости и убожества в нем созревает освобожденная от всех иллюзий святая трезвая решимость никогда больше не отделяться от Бога — святая готовность с Божьей помощью «совлечь с себя ветхого человека» и «облечься в нового человека» во Христе.
«Господи Боже, царь небес и земли, руководи и освящай, сопутствуй и направляй ныне Твоей благодатью нашу душу и нашу плоть, мысли, слова и дела по закону Твоему и во исполнение заповедей Твоих, чтобы мы, Спаситель наш, с Твоей помощью здесь и в вечности были блаженны и свободны» (из утренних молитв «Бревиария»).
В подлинном раскаянии заключено необыкновенное самоотречение; в нем оттаивают ожесточенные сердца и испаряется гордыня. В раскаянии мы отказываемся от естественного самоутверждения, которое обычно воспринимается нами как нечто само собой разумеющееся и которое мешает нам признавать свою вину и просить прощения у тех, перед кем мы провинились. Смиренная любовь заставляет нас покориться. Исчезает специфическое ожесточение, изолирующее нас от Бога и ближних, мы прекращаем упрямиться и настаивать на своем. Состояние нашей души меняется таким образом, что мы становимся принципиально открыты для всего хорошего, а всякое самоутверждение отпадает само собой — мы становимся полностью «беззащитны».
Но раскаяние означает также и необыкновенный прорыв в подлинные глубины. Мы стряхиваем с себя сон пресной инертной жизни и начинаем ясно осознавать всю серьезность метафизического положения человека, готовимся к живой встрече с Богом, к выполнению Его святого завета, нашего предназначения, осознаем возложенную на нас ответственность, значение земного странствия для нашей посмертной вечной судьбы. Мы покидаем периферию и возвращаемся в глубину. В раскаянии мы даем ответ одновременно на бесконечную святость нашего абсолютного Господа, вечного Судии, от которого нам не уйти, — и на нашу греховность. Поэтому раскаяние есть праслово падшего человека Богу. Оно необходимо не только для преображения во Христе, для размягчения нашего существа, для формирования через Христа — оно также придает человеческой душе невиданную красоту, ибо в раскаянии ярко проявляется основополагающая установка на благоговейно-любовное смирение; раскаиваясь, человек покидает холодные вершины гордыни и самоутверждения, восстает ото сна легкомыслия и бесчувствия и отправляется туда, где он может в истине предстать перед Богом.
Поэтому Господь говорит: «Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» (Лк. 15, 7). Здесь под праведниками подразумеваются не святые, но и не фарисеи, а все те, кто хотя и ведет правильную жизнь и не нарушает Божьи заповеди, однако никогда не приходит к полному самоотречению, которое у людей, отягощенных первородным грехом, может иметь место только в раскаянии. Многие люди стараются не вступать в конфликт с Богом, но при этом не видят чудовищной пропасти, разделяющей Божественную святость и нашу греховность; они не могут полностью отречься от себя, от всякого, даже самого завуалированного, самоутверждения. Они не стоят «наги» перед Богом, полагаясь лишь на Его милосердие. Они не осознают до конца метафизического положения человека, они не могут столь же радикально, как кающийся, отказаться от самого себя, оттаять сердцем от любви и смирения, понять истинное значение нашей судьбы перед Богом. Они никогда не опускаются так низко, чтобы Бог мог снизойти к ним. Мы видим Марию Магдалину, публичную женщину, падающую при виде Христа на колени и слезами умывающую Ему ноги. В ее раскаянии бьет ключ новой жизни. Мы видим ее смирение и любовь, растапливающую ее душу. Христос обращается не к Симону, сидящему рядом с Ним в сознании своей праведности перед Богом, а к кающейся грешнице: «Твоя вера искупила твой грех; иди с миром». Именно она удостоилась первой возвестить апостолам воскресение Господа.
