|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

Глава четвертая

ИСТИННАЯ СОЗНАТЕЛЬНОСТЬ

Внутренний прогресс в жизни христианина сопряжен с процессом постоянного усиления сознательности. Уже при религиозном обращении человек как будто выходит из состояния полусна. Способность воспринимать Божественную действительность, понимание метафизического положения, в которое человек поставлен Богом, новый свет, озаряющий все вещи и собственную личность, — все это представляет собой новую ступень сознательности. Новообращенному, которого кардинал Ньюман уподобляет человеку, впервые в жизни поднявшемуся из глубокой шахты и увидевшему свет, вся его предыдущая жизнь представляется полусном, полусознательными сумерками духа.

Также и в результате решения безоговорочно следовать Христу новая сознательность занимает все больше места в нашей жизни. Однако существуют разные виды сознательности, и только к одному из них должны мы стремиться на пути к преображению во Христе. Существует и вредная сознательность, нарушающая нашу духовную жизнь, противоположная подлинной сознательности. Мы рассмотрим сначала эту ложную сознательность и исключим ее, прежде чем перейти к подлинно христианской сознательности, представляющей собой отличительную черту «мужа совершенного, в меру полного возраста Христова» (Еф. 4, 13).

Эта ложная сознательность характеризуется в первую очередь тем, что человек уже больше не в состоянии отдаться чему-либо, вещи и ситуации не могут уже наполнить его ум своим содержанием и ценностью, нарушается нормальное взаимодействие между субъектом и объектом. Но в этой ложной сознательности следует различать два основных вида.

Во-первых, искажение нормального взгляда на вещи, когда мы нарушаем рефлексивным самонаблюдением реализацию наших интенциональных установок.

Во-вторых, гипертрофию познания, имеющую своим следствием то, что мы даже тогда, когда познание не тематизировано и от нас требуется занять определенную позицию или совершить действие, продолжаем сохранять установку на познание.

Сначала мы обратимся к первой форме ложной сознательности. Встречаются люди, взгляд которых постоянно обращен к самим себе и которые поэтому уже не в состоянии просто сосредоточиться на объекте. Слушая прекрасную музыку, они тут же начинают наблюдать за своей реакцией на нее и теряют тем самым способность подлинного ответа на ее красоту. Нормальная духовная жизнь человека, будучи интенциональной, устроена таким образом, что мы должны всецело сосредоточиться на том или ином объекте и при реализации нашей радости и скорби, восторга и негодования, любви и ненависти обращать внимание не на собственное поведение, а только на объект нашей установки. Как только мы нарушаем эту норму и в момент реализации установки как бы косимся на собственное поведение, контакт с объектом теряется, этот последний прекращает действительно «говорить» с нами, а вместе с тем сходит на нет и сама установка. Насколько слабо мы будем захвачены театральной пьесой, если будем как бы со стороны разглядывать себя в ложе, а в актерах видеть не изображаемых персонажей, а обыкновенных людей, — настолько же мало общего с подлинной радостью будет иметь то чувство, с каким мы будем наблюдать за своим поведением, связанным с каким-либо радостным событием, вместо того чтобы просто увлечься им. При такой ложной сознательности человек постоянно является собственным наблюдателем. Он рассматривает себя со стороны и отравляет тем самым нормальное течение всякого подлинного переживания. Ибо любое настоящее сосредоточение на объекте предполагает определенное «самозабвение». Только через него человек может достигнуть действительного контакта с вещами и их логосом.

Способ, которым осознается реализуемая установка, принципиально отличен от способа, которым осознается объект, являющийся нашему сознанию. Существует две основные ориентации нашей психической деятельности: интенциональная ориентация на объект, находящийся перед нами и открывающийся нам в своем своеобразии, например, воспринимаемый нами дом, — и осознанное осуществление определенного акта, установки, которая никоим образом не является нашим объектом, а развертывается в нас, либо — можно и так сказать — в которой мы сами находимся, например, когда чему-то радуемся.

Задним числом мы можем сделать объектом рефлексии и собственное поведение. Но в момент реализации установки мы разрушим ее, если потеряем из виду относящийся к ней интенциональный объект и опредметим наше поведение. Ведь установки воспламеняются от ценности объекта, они по своей сущности интенционально направлены на объект и должны реализовываться «просто», т. е. без обращения к самим себе. Поэтому не в состоянии по-настоящему любить те люди, которые, вместо того чтобы упиваться красотой любимого человека, постоянно заняты собой и своими чувствами. Такая ложная сознательность приводит к тому, что мы в любой ситуации остаемся вне ее и не вовлечены в ее содержание и смысл. Это может даже принять психопатический характер. Невозможность освободиться от рефлексии губит в зародыше любой подлинный контакт. Это типично для истериков, не способных ни к какому реальному контакту, поскольку они постоянно стремятся к наслаждению собственным поведением. Психоанализ не только не способен помочь избавиться от этого болезненного состояния сознания, но, наоборот, усугубляет его. Ибо он приучает заниматься самокопанием в поисках мнимых скрытых корней их установок, — а нужно просто обратиться к объекту. Он применяет этот рецепт не только при психических отклонениях, но и в отношении совершенно осмысленных, самодостаточных установок. Он приучает людей шпионить за собой, заставляет противиться увлечению объектом.

Эта ложная сознательность смертельна для нашей истинной духовной жизни. Она выхолащивает все ценностные ответы и питает нашу гордыню, поскольку сознательный в этом смысле — даже похвально поступая — обращает взор на себя самого и сопровождает все свои действия в качестве наблюдателя. Он и свою доброту рассматривает со стороны. Это может послужить источником гордыни. Мы, как христиане, должны быть своего рода «бессознательны». Мы в святом самозабвении должны быть обращены к ценностям и к их требованиям в соответствии со словами Христа: «Твоя левая рука не должна знать, что делает правая».

Вторая форма ложной сознательности имеет своей причиной гипертрофию, чрезмерное доминирование установки на познание. Мы встречаем ее у людей, которые не могут отказаться от аналитического исследования даже тогда, когда ситуация требует от них активной позиции или вмешательства. Например, человек слушает симфонию Бетховена. Вместо того чтобы воспринять красоту, порадоваться ей, позволить себе увлечься ею, возвыситься благодаря ей, он расчленяет объект и старается определить, почему тот прекрасен. Насколько правомерен такой анализ при исследовании эстетических взаимосвязей, настолько же он неуместен при переживании красоты музыки. Или, скажем, в момент слияния двух любящих сердец один из партнеров делает своего любимого объектом психологического изучения и с интересом наблюдает за его поведением. Это уместно в кабинете психолога по отношению к испытуемому, но не по отношению к возлюбленному. То же самое можно сказать и об изучении человека, находящегося в смертельной опасности. Во всех этих случаях установка на познание столь односторонне господствует над всем остальным, что человек не в силах от нее освободиться и не озабочен объективным смыслом ситуации и ее требованиями. Это означает нарушение действительного контакта с объектом; несмотря на кажущуюся нейтральную «объективность», здесь налицо необъективная позиция, поскольку человек не сосредоточен на действительном логосе предмета. Он пребывает — как это имеет место и при первой форме ложной сознательности — вне подлинного содержания ситуации; он остается простым наблюдателем и уже не может быть захвачен ценностью объекта.

Познание имеет двойное предназначение в жизни человека. Во-первых, оно тематично само по себе; во-вторых, оно служит основой всех наших установок и воления. Одной из основных черт человека как духовной личности является то, что он единственный среди всех земных созданий обладает способностью не только вступать в каузальный контакт с окружающим его миром, но и интенционально приобщаться к его бытию. В то время как материальные объекты и живые существа связаны лишь причинно, человек, познавая, проникает в свойства вещей: исследуя их, он как бы «сверху» обладает ими. В этом уникальном, рационально освещенном осознании всего остального бытия особым образом проявляется верховное положение человека как подобия Божьего и господина творения. И мы не поймем смысла человеческого существования, если проглядим то, что познание как таковое является предназначением человека, что он призван, познавая, проникнуть в сущность космоса, что вопрос «как устроен объект?» тематичен перед лицом окружающих вещей.

Во-вторых, познание также и функционально — оно служит основой всех наших установок, нашей воли и деятельности. Только в результате познания бытия мы можем быть увлечены и одарены ценностным содержанием вещей, можем ответить на это содержание, занимая определенную позицию, — можем активно вмешаться в окружающий мир. Хотя в познании мы и приобщаемся совершенно особым образом к бытию, однако такое приобщение не является для нас тем единственным способом участвовать в жизни космоса, к которому мы способны и призваны, — и даже не является самым высшим. Мы призваны не только познавать Бога и в конце концов созерцать Его лицом к лицу, но также и молитвенно погрузиться в Него, раствориться в любви к Нему — в любви взаимной. Подлинное единение с бытием происходит только во «frui» — во «вкушающем погружении» — и в ценностноответном самоотречении, основанном на познании.

Можно говорить о своеобразной деформации духовной жизни тех людей, для которых познание является единственной формой контакта с объектом, которые теряют интерес к объекту, как только он познан. Они не стремятся действительно приобщиться к бытию. Познание для них — это не путь к бытийному приобщению, а самодовлеющий, бесконечный процесс, целью которого уже не является овладение истиной. Такие люди поэтому не могут по-настоящему понять и первое назначение познания и заключающееся в нем приобщение к бытию, поскольку процесс познания для них становится самоцелью. Важно постоянно осознавать, что является в той или иной ситуации объективной темой. Если речь идет об объектах, имеющих большое значение и высокую ценность, то в этом случае от нас требуется выйти за пределы познания-контакта и достичь «frui», а также действенно ответить на их существование. Определенные ситуации требуют нашего активного вмешательства. Страдающий чрезмерной познавательной активностью не осознает объективной темы ситуации или ее требований. Он находится в плену автономного процесса познания и продолжает расчленение объекта. В результате у него пропадает потребность специфического приобщения к бытию, заключенного в самом познании. Не имея этого бытийного контакта, он продолжает спрашивать: «зачем?» — и при этом объект ускользает от него. Он не достигает созерцания существенного — а это последнее рождает некую новую активную заинтересованность. Он остается наблюдателем, никогда не достигая полного контакта с объектом, не попадая в сферу его притяжения.

Это расчленяющий поверхностный интеллектуализм является второй формой ложной сознательности. Он лишает человека способности непосредственно реагировать на ценность, открыться объекту. Страдающие им люди, постоянно вопрошая, кружат вокруг объектов. Они не доверяют никаким своим впечатлениям, и если их что-то начинает захватывать, они отказываются от непосредственного бытийного контакта и рассматривают свой объект «извне». При этом они склонны к самоанализу и становятся жертвой первой формы ложной сознательности.

Истинная сознательность не имеет ничего общего со всем этим. Прежде всего, она означает господство интенционального, осмысленного отношения к объекту над всем чисто ассоциативным или телесно обусловленным. Несознательный человек подвержен любым случайным влияниям. Если, например, он не выспался, то мир представляется ему серым и утомительным. Он не может освободиться от этого случайного впечатления, доверяет ему и идет у него на поводу. Он не в состоянии дистанцироваться от своих мимолетных настроений, полностью предается им и разочаровывается в окружающем его мире, поскольку приписывает ему ложные качества. Бывает и так, что какая-нибудь ситуация напоминает ему о неприятных переживаниях и, хотя она объективно отлична от имевшей место раньше, в результате чистой ассоциации он испытывает страх или антипатию, побуждающие его занять необъективную позицию.

Напротив, для сознательного человека определяющим является только объективный смысл ситуации. Он не настолько поглощен собой, не столь подвержен колебаниям своего настроения, чтобы серьезно воспринимать нелегитимные, незначимые аспекты, лишенные объективного основания. Он в состоянии отличать незначимые впечатления от значимых. Интенциональное, осмысленное отношение к объекту побеждает психофизические влияния и чисто ассоциативные предубеждения. Процесс духовного созревания состоит прежде всего в том, что Интенциональное берет верх над чисто конститутивным и ассоциативным. Ассоциации и физически обусловленные состояния играют большую роль у детей — ребенок еще не в состоянии четко отделить эти состояния от объективных впечатлений. Фантастические представления имеют для него почти такое же значение, что и реальность. Фантастический и реальный миры еще не отделены четко друг от друга. Зрелость означает, что поведение человека определяется действительным смысловым содержанием объектов — власть их над нами может быть только интенциональной. В этом смысле «взрослый» сознательней ребенка. Постоянно усиливать в себе такую сознательность и преодолевать любые проявления инфантилизма также необходимо для достижения «полного возраста Христова» — без этого не обойтись любому христианину. Ибо видение вещей «перед ликом Божьим» и ответ на них в духе Христовом с необходимостью предполагают превалирование интенционального и рационального над чисто ассоциативным и физически обусловленным, по крайней мере — четкое различение значимых и незначимых аспектов.

С этим признаком истинной сознательности тесно связан еще один: моральная зрелость, способность к самостоятельному санкционированию своих поступков. Несознательные люди оказываются там, куда их влечет их натура. Они молча соглашаются со всеми реакциями, которые предлагает им их характер. Они еще не открыли в себе способности эмансипироваться от своей природы, используя фактор личностной свободы, — они оставляют без употребления эту решающую способность духовной личности. Поэтому их ценностные ответы, даже будучи правильными, имеют случайный характер. Их установкам не хватает той выраженности и сознательности, которые и позволяют личности соответствовать требованиям ценностей. Ибо ценности требуют не только согласия, имеющего причиной случайную естественную склонность, но и совершенно сознательного, ярко выраженного согласия свободной сущности личности. Только в этом случае человек действительно отвечает ценностям и их возвышенным требованиям, которые обращены к нему независимо от всяких индивидуальных склонностей.

Сознательный человек дистанцируется от своей природы и не желает молча соглашаться со всем, что она ему подсказывает. Если он чувствует в себе ростки злорадства или зависти, то он эмансипируется от них, используя свою свободу, и дезавуирует их. Его свободная личностная сущность не разделяет их, он открыто отказывается солидаризироваться с ними. И хотя в результате этого подобные установки еще не искоренены, однако они как бы объявлены «недействительными» и, так сказать, «обезглавлены», «лишены жизни»; и перед лицом какой-либо подлинной ценности сознательный человек дает не просто случайный ответ, внушаемый ему его натурой, — он отвечает также и из глубины своего свободного существа, он санкционирует с помощью последнего свой ответ.

Очевидно, что лишь при использовании этой способности к санкционированию наши ценностные ответы сохраняют свой свободный духовный характер. Лишь через актуализацию нашей свободной и сознательной личностной сущности человек становится морально зрелым и может ответить Богу желанным для Него согласием. Только так наша жизнь сохраняет внутреннее единство, не теряет связи с Богом, что и поднимает ее над всеми случайными качествами нашей природы. В этом смысле для христианина нет пределов углублению своей сознательности.

С этой чертой сознательности тесно связана другая — постоянство, о котором мы говорили в первой главе. Несознательный целиком занят текущим моментом. Он становится рабом сиюминутного впечатления, хотя, конечно, оно одновременно обусловлено и прежними переживаниями. Познанные истины и открывшиеся ему ценности не остаются с ним навсегда, они вытесняются очередным новым впечатлением, причем не предпринимается попытки сопоставить с ними это впечатление. Внутреннее состояние бессознательного человека меняется в зависимости от его окружения, но бывает и так, что он по складу своего характера столь консервативен, что остается под влиянием своих более ранних впечатлений, а новые оставляют его равнодушным — однако не потому, что первые объективно важны и значимы, а потому, что они были «первыми», или он просто к ним привык. Истинное же постоянство не имеет ничего общего с чисто естественным консерватизмом, вроде того, который приписывается крестьянам, и тем более оно не имеет отношения к привычке.

Подлинно постоянный человек, как мы уже видели, твердо придерживается всех известных ему истин и ценностей. Полностью открытый всем новым истинам и ценностям, он естественно и органично сопоставляет их со всем тем, что открылось ему раньше. Он знает, что в бытии и в мире ценностей не существует никаких противоречий; он страстно стремится все видеть взаимосвязанным и, в конечном счете, в Божественном свете. Только так может быть упорядочена человеческая жизнь — когда значимые впечатления отделяются от незначимых. Только постоянный человек действительно объективен, поскольку для него настоящее как таковое не имеет нелегитимного преимущества перед прошлым — решающим является лишь объективное содержание опыта и его значение. Но прежде всего постоянный придерживается окончательных истин, он не забывает о них под давлением тех или иных обстоятельств. Каждое событие своей жизни он включает в контекст метафизического положения человека и смотрит на него на фоне вечности. Только он способен в любой ситуации придерживаться основополагающих истин и тем самым все видеть в Божественном свете. Без постоянства невозможно преображение во Христе. Ибо для нашего преображения необходимо, чтобы мы каждую вещь испытывали на ее значимость перед ликом Христа. Мы должны все вещи сопоставлять с Христом, а тем самым они будут сопоставляться и между собой. Только постоянный человек способен к подлинному раскаянию. Он понимает, что факт принадлежности к прошлому не лишает его поступок значения. Зло греха не уменьшается оттого, что он отделен от нас временем.

Заключающаяся в подлинном постоянстве сознательность тесно связана с истиной. Несознательный человек плывет в потоке событий, совершенно не дистанцируясь от них, и даже если он способен получать отдельные очень яркие впечатления, их значение не раскрывается в должной мере, поскольку каждое из них не имеет связи с остальными, прежде всего — с первоосновой всего сущего и с высшим смыслом и конечной целью мира. Жизнь такого человека окутана туманом. Возможно, что в результате какого-нибудь сильного религиозного впечатления ему откроется на мгновение метафизическое положение человека, однако он не в состоянии полностью осознать его и под напором новых впечатлений подлинная реальность отступает на задний план. Ибо действительно бодрствующее сознание надактуально удерживает эту последнюю реальность, и человек постоянно принимает во внимание целое, а случайные малые фрагменты бытия, занимающие нас актуально, не изолирует, но рассматривает на фоне подлинной реальности. Бодрствовать — значит жить «in conspectu Dei», значит все воспринимать на фоне нашего вечного предназначения, в связи со всем предыдущим значимым опытом и, главное, в контексте того, что мир является отражением Бога. Эта истина неотделима от подлинной сознательности. Только сознательный человек не погружается в объекты, не существует между ними, а встраивает их в высшую значимую реальность. Только христианин может быть сознателен в полном смысле слова. Ибо только он имеет истинное представление о настоящей реальности, истинное представление о Боге и сфере сверхъестественного, которое и придает всему окончательный смысл. А все те, кому не просиял «lumen Christi», в этом смысле не сознательны, еще не пробудились. Чем больше человек живет светом Откровения, чем упорнее он следует последнему, чем длительнее и глубже он осознает его, тем ярче проявляется в нем такая черта, как сознательность.

Но бодрствование сознательного человека означает одновременно и более полное и правильное осуществление наших жизненных стремлений. Как мы уже видели, только сознательный по-настоящему отдает себе отчет в том, что такое ценности, — только он понимает их принципиальные требования и надлежащим образом отвечает на них. С моральной точки зрения, санкционирование означает не только окончательное формирование сущности ценностного ответа, но и более осознанную его реализацию.

Поскольку контакт сознательного человека с действительностью не подвержен случайности и только у такого человека мы наблюдаем полное, трезвое, отчетливо выраженное сосредоточение на ценности, то и его переживание ответа на эту ценность отличается большей сознательностью и активностью. Вся личность целиком участвует в ценностном ответе только в том случае, если этот ответ сознательно санкционирован, — только тогда он полностью реализован. Мы даже можем сказать: чем осознаннее жизнь человека, тем больше он личность.

Теперь мы видим глубокое различие между ложной и истинной сознательностью. В то время как при ложной сознательности не наблюдается подлинного контакта с действительностью и человек остается сторонним наблюдателем, не увлеченным логосом объекта, — истинная сознательность порождает полный контакт с действительностью. Только при истинной сознательности человек посвящается в настоящий смысл объекта, только в этом случае происходит диалог между субъектом и объектом. Всякая мгла рассеивается, случайное увлечение объектами исчезает — четко и ясно, осознанно, прочувствованно реализуется ответ на ценности.

Наконец, для истинной сознательности характерно то, что человек исследует свои недостатки изнутри, — об это мы уже говорили. Подлинно сознательный человек, эмансипированный от собственной природы, не подверженный нелегитимным бессмысленным влияниям, трезво использующий свою способность свободного санкционирования и осознанно отвечающий Богу, — одновременно не обольщается и по поводу себя самого. Божьим светом освещено и его собственное бытие — он помогает этому свету проникнуть во все уголки своего существа. Он разворачивает свою жизнь перед ликом Христовым и не допускает в себе каких-либо скрытых тенденций, не изученных им самим и не сопоставленных с тем, чему учил Христос. Его духовный взор, просветленный Христом, пронзает тьму его существа — от него не ускользают никакие иллюзии. Поэтому жизнь сознательного человека цельна, в отличие от жизни несознательного, — в этой последней сосуществуют различные противоречивые тенденции, а человек при этом и не замечает, что они совершенно непримиримы.

Как часто мы встречаем людей, которые поворачиваются к нам то одной, то другой стороной своего характера! Бывает, что мы совершенно не узнаем их. Они меняются в зависимости от того, к какой стороне их существа обращается их окружение. Сознательный же человек всегда остается одним и тем же, он достиг целостного существования, так как все привел к единому «знаменателю» и ничто, даже то, что скрыто от него самого, не может избежать глубокого влияния установки, направленной на Христа. Он сделался простым в высшем смысле этого слова.

Классический урок подлинной сознательности преподает нам бл. Августин: как о том свидетельствует его «Исповедь», он все заключенное в душе раскрывал и проверял перед Богом и тем самым достигал полного самосознания.

Подлинный христианин обязан прилагать усилия к тому, чтобы вся его жизнь была освещена светом истины. Он должен довести до совершенства способность самостоятельного санкционирования своих поступков, стремиться к полностью сознательной жизни, воспитывать в себе постоянство. Чем мы сознательнее и упорнее, тем интенсивнее уже сейчас в нашей жизни проблеск того светоносного мира, который в своей полноте будет нам явлен в вечности: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу» (1 Кор. 13, 12).

Только сознательный человек в состоянии дать такой ответ Богу, какой тот требует от него. Ибо Бог желает получить от нас безоговорочное «да», свободно санкционированное нами: ради этого «да» нам и подарена свобода, невзирая на риск, что мы можем также и согрешить. Поэтому в сознательности концентрируется та высшая задача, которая возложена на нас на земле. Поскольку эта задача в конечном счете заключается в том, чтобы мы выразили свое согласие на преображение в Боге, это согласие, это «да» он желал услышать и от благословенной Девы Марии, когда приносил в дар то, что превосходит все наши представления, — становящееся плотью Вечное Слово: «Се, раба Господня; да будет мне по слову Твоему» (Лк. 1, 38). Это главное слово, произнести которое доверено человечеству Богом. Бог хочет, чтобы его сказал каждый из нас, как наиболее возвышенное из всех созданий и в наибольшей мере одаренное Им. Оно является самой сердцевиной истинной сознательности: нет предела в совершенствовании его произнесения. Поэтому одной из важнейших задач христианина является достижение настоящей сознательности, ведь только благодаря ей он в состоянии свести все в своей жизни к одному знаменателю. Через это основополагающее слово наша жизнь обретает великую простоту, и только в нем мы можем «прочувствовать великое таинство поклонения Богу, которое есть Христос».

|< в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|