| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
Глава девятая
РАБОТА НАД СОБОЙ
Одной из характернейших черт духовной личности является способность свободно выбирать. Эту способность принято называть свободой воли. Человек — это единственное из земных созданий, чье поведение не подвержено всецело причинно-следственному ритму. И хотя он и не полностью от него свободен, как телесно, так и психически, он не только в состоянии, сознавая свою зависимость как таковую, поставить себя в совершенно особые отношения с окружающим миром, причем такие его эмоции, как радость, воодушевление, могут быть глубоко осмысленны, а не являться лишь простыми причинно-следственными реакциями, — человек, сверх того, благодаря своему сознательному, личностному началу, обладает свободой выбора, свободой решений и может дать толчок абсолютно новому причинно-следственному ряду. Наше свободное «да» и «нет» — это не результирующая сил и влияний, лишь поверхностно «трансформированная» нашей личностью. Напротив того, это целиком производная нашего личностного ядра. Человеческая свобода — одно из величайших чудес, возвышенное качество, которым Бог одарил нас. Свобода является непременным условием ответственности; лишь благодаря свободе к человеку применимы понятия заслуг и вины. Свобода — это предпосылка того, что человек может быть в нравственном смысле плох или хорош. Но прежде всего она дает возможность ответить Богу, что несравненно возвышает нас над несвободными существами. Бог желает от нас этого свободного «да», являющегося одним из коренных элементов богоподобия человека. Но что же в результате этого дара, сообщающего человеку высочайшее достоинство, его жизни глубокий смысл, а всем нашим поступкам подлинную значительность, — что же в результате этого, словно бы в обмен, получает Бог? Возможность греха и оскорбления Своего величия. Ибо без свободы грех не пришел бы в мир. Несвободная природа не может оскорбить величие Божие. Без свободы в космосе отсутствовала бы дисгармония. И несмотря на все это, Господь подарил человеку свободу, ибо без нее невозможен ответ Богу, а на этот ответ Он имеет неотъемлемое право. Никакая сила в мире, никакое могучее искушение не в состоянии вырвать у нас это «да». Можно физически увлечь наше тело, можно помешать нам чем-либо заниматься, можно сколь угодно ограничить наши внешние возможности, — но над нашим внутренним решением, над нашим последним свободным «да» или «нет» ничто не властно, кроме нас самих. Мы должны различать две стороны человеческой свободы. Во-первых, способность принимать или отрицать достойное и недостойное, окончательно уяснять для себя свою позицию. Это способность нашей личности санкционировать или дезавуировать возникающие в соответствии с нашей природой внутренние реакции на ценностный мир. Это способность каждого человека занимать, сообразуясь со своими склонностями, определенную позицию по отношению к вещам и явлениям, с чем мы познакомились ранее как с конституирующим элементом истинного самосознания.
Во-вторых, это способность «управлять» некоторыми из явлений, такими, скажем, как определенные поступки. Существует некая сфера, элементы которой подчинены нашей воле, могут быть ее проявлениями. Например, мы можем поступить так или иначе, высказать что-то или о чем-то умолчать, если мы того пожелаем. Эта сторона нашей свободы, в отличие от упомянутой вначале, имеет как незыблемые, так и условные границы. Мы не можем достать с неба луну, даже если бы того захотели: мы не можем заставить окружающих делать лишь угодное нам. Да и в нас самих очень многое не в нашей власти. К примеру, не так-то просто заставить себя обрадоваться какому-либо событию, объективную ценность которого мы понимаем лишь умом, точно так же как нелегко простым усилием воли подавить в себе злорадство, хотя бы при этом мы его и стыдились. Любовь, надежда, восторг и другие формы нашего отношения к миру, как и наши поступки, не находятся всецело в нашей власти. В области вещей, не зависящих от нашей воли, мы опять-таки должны делать принципиальное различие. С одной стороны, существуют явления, на которые мы совершенно не можем влиять. Так, мы не сумеем воскресить мертвого, глупого сделать проницательным. С другой стороны, есть вещи, над которыми мы хотя в полной мере и не властны, но в становлении которых мы можем в значительной степени участвовать: к этому кругу явлений относится поведение окружающих нас людей, а также многое в нашем собственном поведении. Если мы не можем вызвать в себе простым усилием воли любовь, радость или воодушевление, это еще не означает, что мы столь же мало отвечаем за их наличие или отсутствие в нас, как за какой-нибудь физиологический процесс в нашем мозгу или за то, что происходит при ударе молнии. Мы опосредованно влияем на присутствие или отсутствие в нас каких-либо чувств. Мы в состоянии подготовить почву для того, чтобы на ней расцвел наш ответ на истинные достоинства, мы можем убрать внутренние помехи, срыть холмы гордыни и алчности, чтобы на освободившемся месте Христос установил свое господство.
Несравненно более важна первая сторона свободы — способность утвердительно ответить на подлинную ценность, свободно выбрать именно ее. В то время как воля по отношению ко всему тому, над чем она властна, например по отношению к поступкам, является господином — по отношению к ценностям и достоинствам она не повелитель, а смиренно подчиняющийся партнер. Во второй функции свободы мы — повелевающие, в первой же — подчиняющиеся требованию ценностей. Свобода в первом смысле — это свобода нравственно ориентированная, ставящая нас в определенные рамки. Это такая свобода, которой нас не может лишить никакая внешняя сила. Возможность нашего непосредственного влияния на события может быть ограничена, например в результате телесных болезней, тюремного заключения и т. д. Но помешать нам внутренне откликнуться на истинные ценности не в состоянии никакая сила на свете. Свобода в своей первой ипостаси — это также предпосылка для свободы во второй фазе. Сначала мы избираем цель, и уж затем для ее достижения нам требуется свобода во втором смысле. Правильное употребление первой предопределяет верное использование второй.
Эти две стороны свободы, как правило, плохо различают. Отсюда нередко проистекает заблуждение, что устойчивость нашей нравственной позиции зависит в основном от воспитания в себе силы воли, благодаря которой устраняются препятствия между волевым решением и поступком. Думают, что духовная дисциплина уже сама по себе позволяет человеку правильно отреагировать на мир ценностей и достоинств. Однако это глубокая ошибка. Часто можно встретить людей, обладающих железной волей, непреклонно достигающих своих целей и настолько умеющих держать себя в руках, что способны склонить все и вся на свою сторону, — и, однако, они не в состоянии должным образом воспользоваться своей почти полной свободой и отвертываются от ценностей и достоинств, поскольку являются рабами гордыни и алчности. Великие злодеи, как, например, какой-нибудь Ричард III, часто были образцами железной дисциплины и непреклонной воли. С другой стороны, есть люди, которые хотя и умеют воспользоваться своей свободой и дать правильный ответ на требования мира достоинств, к тому же не одержимы ни гордыней, ни алчностью, но по слабости воли не могут избавиться от внутренних помех и воплотить свои добрые намерения в дела.
Несомненно, чтобы духовно расти, нам следует упражнять и свою волю. Однако это нечто второстепенное по сравнению с той работой над самим собой, которая позволяет нам сделать правильное, богоугодное употребление из нашей свободы в первом смысле, — по сравнению с той духовной работой, что ведет нас к некоей новой свободе, к нравственной свободе. Ибо еще не является нравственно свободным тот, кто хотя и пытается сознательно и целенаправленно — в отличие от людей, бесцельно плывущих по течению, — воспользоваться своей духовной свободой, но при этом не употребляет ее для того, чтобы солидаризоваться с миром ценностей и подчиниться их требованиям; другими словами, кто не пользуется свободой, чтобы сказать «да» Богу и Его святой воле. Нравственно свободным мы назовем лишь того, кто делает правильное употребление из своей внутренней свободы. Нравственно свободным является лишь тот, в ком одержало победу над гордыней и алчностью отвечающее миру достоинств «я» и чье сердце вторит лишь ритму истинных ценностей. Нравственно свободный полон решимости неуклонно следовать указаниям последних. Такая нравственная свобода, открывающаяся в первой ипостаси свободы, и есть собственно свобода. Она несравненно глубже и богаче лишь чисто формального воления. Поэтому и пути, ведущие к этой нравственной свободе, отличаются от простых путей самодисциплины, т. е. выработки в себе чисто волевых качеств. Аскетические школы этому моменту часто не уделяли должного внимания. Люди сплошь и рядом слишком многого ожидают от способности подчинять человеческую природу собственной воле. Однако то обстоятельство, что человек владеет собой, что он может выполнить все, чего бы ни пожелал, что все вокруг подчиняется его воле, еще не говорит о том, что человек этот достиг нравственной свободы. Нежелание различать эти две стороны свободы приводит к дискредитации свободы как таковой. Преувеличение роли волевого воспитания, когда в доминировании воли над всеми спонтанными побуждениями видится основное средство духовного прогресса, породило, в свою очередь, противоположную реакцию на чрезмерно искусственное, неорганическое, что заключалось в таком взгляде на жизнь и ее формирование. Но эта сама по себе правильная реакция, означающая перестановку акцента с волевого усилия на органичность духовного развития, когда человек желает, чтобы его преобразил Бог, — ибо он хорошо понимает что только Бог может сделать это, — так вот, эта законная реакция, как весьма часто бывает в подобных случаях, подверглась искажению. Противники чисто волевых методов перестарались. Они недооценили основополагающего значения истинной свободы в ее рассмотренном выше первом измерении, являющейся характернейшим признаком богоподобия. В частности, именно некоторые приверженцы литургического движения зашли слишком далеко в своей борьбе за органичную, питающуюся духом литургии жизнь, поскольку недостаточно четко проводили различие между двумя сторонами человеческой свободы. Ибо насколько верен упрек в неорганичности по отношению к чрезмерному акцентированию значения воспитания воли для достижения свободы в ее втором смысле, настолько же мало он касается той области, где главная роль отводится свободе в ее первом измерении, а именно свободного санкционирования истинных нравственных ценностей. Эта свобода — то внутреннее «да», которое мы говорим последним, — и является абсолютно органичной функцией нашей воли. Даже несмотря на то, что все подчиненное нашей воле носит искусственный характер, а наиболее значительные явления как раз и отличаются тем, что не могут быть вызваны простым волевым усилием, — несмотря на это, свободное, недвусмысленное «да» всему достойному, лишенное всех темных личин бессознательного, — такое «да», когда наш дух, устремляясь к подлинно ценному и достойному, как бы обручается с ним, — является прообразом «порожденного», «genitum», «органического», в противоположность созданному, «сделанному», «factum». Такое свободное «да» невозможно переоценить, оно является в значительной мере условием истинного прославления в нас Бога, предпосылкой исполнения требуемого от нас Господом, ибо ради этого «да», как мы уже видели, Бог допустил возможность греха.
И если мы себя спросим, в чем же заключается наша доля участия в собственном преображении во Христе, какая роль отводится нашей свободе — об этом говорит блаженный Августин: «Он сотворил тебя без твоего участия, но оправдать тебя без твоего участия не может» (Августин. Проповеди, 169, 13), — то ответом будет наше свободное «да», которое мы говорим Господу и нашему преображению во Христе.
По собственной воле занимая ту центральную позицию, которая заключается в обращенности к Богу и которую наиболее ярко демонстрирует обряд крещения, «volo», «желаю» новокрещенного, полное предание себя в руки Господа, слово Пресвятой Богородицы: «Вот я, служанка Твоя, Господи, да свершится воля Твоя», — мы решительным образом актуализируем себя в процессе нашего оправдания и освящения. Это и есть то «слово», которого ждет от нас Бог и без которого нам не обойтись.
Однако одного этого недостаточно. Мы также призваны работать в сотрудничестве с Богом над собственным преображением во Христе путем актуализации второй стороны свободы, шаг за шагом реализуя устремления нашей свободной воли. Преображение во Христе включает в себя два аспекта нравственного бытия личности: оно касается, во-первых, единичных актов познания, отдельных поступков, составляющих наше поведение, а с другой стороны, оно относится к тому, что находится над актуальным сиюминутным, что конституирует устойчивое, повседневное существование человека и что называют чертами его характера: например, верность, кротость, целомудрие, доброта и т. д. Эти длительные свойства человеческой личности не просто склонности к тем или иным поступкам, скажем к акту смиренного послушания или великодушного прощения... Они сами по себе являются некоей реальностью «sui generis», своего рода.
Каждый из этих двух аспектов нравственного имеет собственное независимое значение, а не только существует ради другого. Каждый из них сам по себе вносит лепту в прославление Бога, каждый отдельный правильный поступок, отдельный составляющий элемент нравственной позиции есть нечто ценное, одно из слагаемых совокупного достоинства, являющегося результатом повседневной праведности данного человека. Но, с другой стороны, обладание какой-либо добродетелью, например смирением, означает реализацию некоего особого достоинства, независимо от конкретного смиренного поведения. Хотя эти две сферы нравственного и имеют свое независимое друг от друга значение, однако между ними существуют многообразные взаимосвязи.
С одной стороны, добродетели являются основой для отдельных актов нравственной самореализации, они облегчают их, формируют для них благоприятные условия. С другой же стороны, отдельные нравственные реакции на происходящее подготавливают почву для формирования добродетелей. Повторяющееся поведение помогает нам вживаться в соответствующую добродетель.
И все же наша способность занимать в каждом отдельном случае нравственную позицию не связана с обладанием той или иной добродетелью, а работа по приобретению добродетелей не ограничивается конкретными актами нравственного отношения к окружающему. Наша текучая, свободная личностная сердцевина, призванная ответить решительным «да» и по собственной воле осуществляющая основополагающую устремленность, интенцию к Богу, независима от обеих сфер нашей нравственной жизни и может, исходя лишь из себя самой, как отреагировать конкретными нравственными действиями, так и повлиять разнообразными способами на преображение нашего надактуального, устойчивого морального бытия. Таким образом, соучастие глубинного личностного начала и воли в нашем собственном преображении связано с двумя основными задачами.
Первая из них — это следование Божественной воле в своих конкретных поступках и положительный, угодный Богу ответ на мир истинных достоинств. Вторая — формирование своего существования как такового, выработка в себе устойчивых нравственных черт, достижение христианских добродетелей. Выполнение той и другой задачи ведет к раскрытию в нас сверхъестественной жизни, зерно которой мы получили при крещении. Способ участия нашей воли в том и другом случае имеет совершенно разный характер. Сначала обратимся вкратце к сфере актуального, к сфере единичных нравственных позиций и поступков.
Здесь мы сталкиваемся с обширной областью действий в собственном смысле этого слова. Они находятся в прямой от нас зависимости, наша воля может непосредственно на них влиять. Это в нашей власти — помочь кому-то или отказать в помощи, отчитать досаждающих нам или воздержаться от этого, принять кого-либо во внимание — или проигнорировать. Однако наше влияние на собственные поступки не ограничивается лишь непосредственным управлением ими. Мы также косвенным образом можем создать для них условия, прежде всего ежедневно исследуя свою совесть. При этом у нас возникают те или иные намерения. Далее, мы можем и должны, избегая известных ситуаций, лишить грех питательной почвы и таким образом заранее обезопасить себя от возведения своими греховными действиями хулы на Бога. Мы можем и должны загодя расставить «форпосты», чтобы в нужную минуту не быть застигнутыми врасплох. Мы можем и должны, снова и снова устремляя наши взоры к Богу и совершая акты священного сосредоточения, черпать новые силы для того, чтобы справиться с дополнительными задачами и возрастающими требованиями. Мы можем и должны заблаговременно защитить себя от определенных ситуаций, подобно Одиссею, обезопасившему себя от пения сирен. Мы должны в духовном смысле привязать себя к мачте или заткнуть себе, как это сделали Улиссовы спутники, уши. Мы можем и должны, посвящая необходимое время духовному созерцанию, духовной концентрации, быть во всеоружии перед лицом опасности измельчать, оказаться на периферии нравственной действительности, запутаться в жизненных обстоятельствах, впасть в иллюзию их самодовлеющей ценности. Наконец, временно отказываясь даже от законных удобств, мы можем укрепить себя для борьбы с грехом и подготовиться с помощью аскезы к добрым трудам, т. е. к жизни по заповедям Господним. Таким образом, мы видим, что мы в состоянии влиять на свое поведение как напрямую, так и опосредованно. Напрямую, поскольку любой поступок имеет своим началом усилие свободной воли, ею управляется и направляется. Опосредованно, поскольку для многих актов и действий, находящихся в нашей прямой власти, мы можем заранее создать благоприятные условия и, таким образом, направить их в правильное русло. Но существует, как мы уже видели, много конкретных эмоциональных реакций на действительность, которыми мы не можем непосредственно управлять. Не в наших силах вызвать в себе радость сознательным усилием, когда мы безучастно наблюдаем религиозное обращение ближнего, а такая радость была бы достойным ответом на столь знаменательное событие. Не в наших силах ответить страждущему состраданием и полной сочувствия любовью, если наше сердце холодно и бесстрастно. Мы можем, благодаря свободе воли, заставить себя совершить поступок, облегчающий его страдания, но дать себе внутреннюю установку на любовь мы не в состоянии. Мы не способны разом подавить в себе зависть и злорадство. Однако наше глубоко скрытое свободное «я» может как санкционировать, так и дезавуировать нашу эмоциональную позицию, а это является далеко идущей модификацией последней. Недвусмысленно дезавуированное злорадство становится как бы обезглавленным и признается недействительным. Однако тем самым оно еще не искореняется полностью. Ибо стремление из глубины нашей свободной личности к любви к ближнему, даже уже частично осуществленное в поступках и делах милосердия, еще не является совершенной любовью к ближнему.
Огромное значение имеет следующее обстоятельство: была ли наша положительная или отрицательная реакция на конкретное событие, категорическим образом санкционированная нашей личностью, как бы изолирована — или в тот момент мы находились под непосредственным воздействием глубинного порыва. Только во втором случае наша реакция подлинно значительна и субстанциональна. Однако и тогда наше «да» еще очень далеко от абсолютной нравственной позиции, от настоящей любви, радости, раскаяния или сострадания.
Таким образом, если наших непосредственных волевых усилий хватает лишь на санкционирование или дезавуирование этих эмоциональных реакций, то опосредованно мы многое можем сделать для их возникновения или подавления. Мы можем создать для них простор в своей душе, убрать препятствия с их пути. Но нам ни в коем случае не следует искусственно восполнять их недостаток с помощью прямых, зачастую судорожных усилий в надежде, что таким образом в нас созреют подлинные чувства. Мало того, что подобные усилия бесплодны сами по себе, они еще и приводят к тому, что мы сосредоточиваемся не на объекте, который единственно и может воспламенять настоящие чувства, а на собственном поведении. Такая рефлексивная реакция не только не помогает проявиться нашему чувству, но, наоборот, душит его в зародыше. Следует особо остерегаться незаконных, дешевых средств, применяемых в качестве худой компенсации недостатка подлинных чувств. Например, настоящее сострадание заменяется сентиментальничаньем, воодушевление — поверхностным ажиотажем, имеющим одну природу с той нечистой экзальтацией, которую мы наблюдаем в случаях массового гипноза.
Нельзя забывать, что исток наших реакций на подлинно ценное находится в таинственных глубинах нашей личности и их органичному возникновению мы можем способствовать лишь окольными путями. Об их благородной сущности как раз и говорит тот факт, что они носят бескорыстный характер. Нас должен занимать лишь сам объект, а не наше отношение к нему. Ибо спецификой подлинности отношений является тематизация исключительно объекта. Но в то же время мы должны позаботиться о том — здесь-то нам и поможет наша свободная воля, — чтобы не стать жертвой чрезмерной активности при достижении конкретных целей. Она мешает тайной жизни души, а тем самым — и глубоко переживаемым реакциям на подлинно достойное. Мы можем также избавиться от того ложного умонастроения, при котором мы беспрестанно изводим себя вопросом: что я могу здесь предпринять? Такое состояние характеризует тех, кто считает, что их интереса не заслуживают области, где они не могут «предпринять» ничего конкретного. Сосредоточиваясь и созерцая, погружаясь в Бога, мы можем вновь и вновь пытаться проникнуть в сокровенные глубины. Мы можем постараться посредством аскезы постепенно устранить препятствия, воздвигаемые гордыней и алчностью на пути к истинным ценностям. Наконец, мы можем страстно умолять Бога даровать нам любовь, святую радость и глубокое раскаяние. Однако опосредованное влияние всех этих конкретных действий проявляется лишь в работе по собственному преображению в целом, т. е. в нашем повседневном нравственном бытии. И таким образом, рассмотрение этой работы над собой приводит нас ко второй великой задаче, поставленной перед нами Господом: к соучастию в глубоком изменении нашего нравственного существа, к достижению христианских добродетелей.
* * *
На нашу сформировавшуюся, повседневную нравственную сущность влиять непосредственно мы не можем. Мы не в состоянии вызвать в себе без промедления, свободным усилием воли любовь, раскаяние, заставить себя смириться, неожиданно стать добрыми, кроткими, милосердными. Это не означает, что мы не оказывали существенного влияния на формирование подобных нравственных черт. Но, конечно, характер влияния нашего личностного начала на становление в нас добродетелей в каждом отдельном случае различен. Когда речь идет о таких добродетелях, как, например, внутренняя готовность к изменению своей сущности, то здесь можно утверждать, что исходным пунктом является свободный акт личностного начала. Конечно, не в том виде, в котором происходит управление отдельными поступками, а в виде глубинного самоутверждения в последнем решительном «да», о чем мы говорили выше. Только в этом случае решение изменить себя, как, например, при религиозном обращении, затрагивает самые глубины нашего существа, а эта добродетель в первую очередь и заключается — что и выражает собой слово «готовность» — в некоем длительном волевом усилии. Поэтому решающим фактором здесь является свободно осуществленная внутренняя переориентация, глубинная воля к своему безграничному преображению с помощью Христа. Этот путь от исходного пункта до уже привычной готовности к постоянному изменению состоит из множества отдельных актов, в каждом из которых мы как бы начинаем все сначала и вновь и вновь актуализируем нашу принципиальную готовность. Это непреодолимая переориентация всей личности по силовым линиям воли, как железных опилок под воздействием магнита, — по силовым линиям, которые идут из глубины решившего себя изменить человеческого существа и пролегают через множество конкретных действий, находящихся в нашей непосредственной власти. Этот процесс постепенно приводит к устойчивой готовности к изменению. Так же обстоит дело и с упованием на Бога.
И хотя такие добродетели могут быть приобретены лишь косвенным образом, ибо мы достигаем их не сразу, а постепенными усилиями, как и всякое привычное и обиходное, однако они принадлежат сфере нашего непосредственного влияния, поскольку их сущностью является свободно принимаемое решение, а наши отдельные конкретные поступки, также находящиеся в нашем непосредственном ведении, представляют собой не средство к достижению этих добродетелей, а один из элементов их становления и роста.
По отношению к определенным добродетелям, таким как доброта, милосердие, смирение, мы находимся в совершенно ином положении. Правда и в этом случае сознательная устремленность к Богу имеет необыкновенно важное значение. Она необходима и как их предпосылка, как формирующий фактор их санкционирования, их свободного, решительного принятия. Но подлинная сущность подобных добродетелей, как и соответствующих внутренних установок, слабо зависит от произвольных волевых усилий. Состояния смирения и уж, конечно, любви к Богу и к ближним мы достигаем лишь ценой абсолютной обращенности всего нашего существа к Господу и к миру истинных достоинств. Добиться этого только сознательным усилием невозможно. Также и все относящиеся сюда конкретные волевые установки, как мы уже видели, равным образом находятся вне пределов нашего непосредственного сознательного влияния. И несмотря на это, мы можем в значительной мере способствовать формированию в нас этих добродетелей. Мы в состоянии освободить для них место в своей душе, устранить всевозможные помехи. Мы еще увидим, в чем конкретно заключается наше косвенное влияние на них.
Если обратиться к другим добродетелям, таким как сознательность, скромность, терпеливость, то, воспитывая их в себе, мы должны заострить свое внимание на конкретных действиях, которые в определенных ситуациях вызывает к жизни наша свободная воля. Тот, кто раз за разом мужественно противостоит неблагоприятным обстоятельствам, подвергающим испытанию нашу выдержку, и принимает Бога как верховного владыку всех времен и длительностей, кто свободным усилием воли преодолевает в себе капризное нетерпение, тот мало-помалу проникается добродетелью терпеливости, и она становится для него привычной.
Итак, мы видим, что характер воздействия нашей воли на повседневное нравственное бытие различен в зависимости от конкретных добродетелей, которые мы хотим в себе воспитать. Здесь мы ограничимся тем, что приведем формы косвенного воздействия, касающиеся лишь добродетелей с ярко выраженным бескорыстным характером, таких как милосердие и доброта.
Задаваясь вопросом, каким образом мы можем опосредованно влиять на преобразование нашего повседневного нравственного бытия, мы должны прежде всего ясно представлять себе следующее: глубочайшее воздействие на наш нравственный обиход оказывают не те действия, которые мы предпринимаем ради собственного преображения, а лишь то, чему мы отдаемся ради него самого и чье преображающее влияние является бескорыстным. Созерцание подлинных ценностей, наслаждение ими, обращение к ним всей душой оказывает глубокое воздействие на нас. Платон говорит: от созерцания прекрасного у нашей души вырастают крылья (Платон. Федр, 249d). Это имеет силу в отношении всех настоящих ценностей. Когда мы поражены чем-либо достойным, когда наше сердце трогает красота, проявление доброты или святости и мы, духовно воспаряя и преодолевая самих себя, видим и себя и всю землю словно бы с высоты птичьего полета и вдруг осознаем, что значит подлинная «полнота», — в такие минуты в нашем существе происходят глубокие изменения, оставляющие в нашем нравственном облике — в зависимости от иерархической высоты созерцаемого и силы его воздействия на нас — более или менее длительные следы. Натура наша под влиянием этой духовной пищи изменяется, как бы исправляется.
Но это только одна сторона дела. Нечто совершенно новое привносится, когда Бог Сам непосредственно влияет на нас. Естественное воздействие вечной красоты и абсолютной святости Бога, явленных в Христе и способных зажечь нашу любовь, дополняется прямым сверхъестественным влиянием Того, Кто сотворил нас и от Кого мы получили в качестве безвозмездного дара новую Божественную жизнь. Хотя благодатное Божественное воздействие на нас и не ограничивается моментами созерцательного вдохновения, все же нам известно из Откровения, что Господь желает, чтобы мы серьезно отнеслись к этим благодатным энергиям, освободили для них место в себе и открылись им. В такие мгновения интимного соприкосновения с Богом должны быть подготовлены особые условия свободного излияния на нас благодати. Здесь состояние «восприятия», которое необходимо уже при созерцании истинных ценностей, наступает со всей своей полнотой и в буквальном смысле этого слова, и мы всецело предаемся Всемогущему, Который может вознести нас до Себя и коренным образом преобразовать. Естественное преображение, возможность которого заложена в нашей духовной структуре, вступает в уникальную связь со сверхъестественным преобразованием нашей сущности Богом, которое имеет совершенно иной характер. Тем самым естественный «прототип» создает условия, необходимые Богу для сверхъестественного преобразования человеческой личности, которое и является преображением в собственном смысле этого слова.
Поэтому наиболее глубокое воздействие на нашу сущность оказывает созерцательное обращение к Богу. Божественную печать несет на себе наше существо, когда мы, освобождаясь от всего тварного, от самих себя, предлагаем себя Господу и думаем не о собственном преображении, но только о Христе и полностью погружаемся в созерцание Его лика, а наше сердце озаряется Его светом.
Отсюда, даже если не принимать во внимание чисто сверхъестественного воздействия, то глубокое преображение нашего существования, что имеет место во время дароприношения, когда мы возносим Христову жертву «через Него, с Ним и в Нем». То же самое можно сказать о внутренней молитве, а также о молитве богослужебной. Частная молитва поэтому ни в коем случае не должна совершаться исключительно и в первую очередь ради нашего преображения, а только из желания позволить говорить Богу, дать Ему возможность глубоко тронуть нас. И уж конечно, это прежде всего относится к литургической молитве творимой, как ответ на славу Божью — не оттого, что это средство преображения, а потому лишь, что таким ответом мы воздаем Богу должное. Рассматриваемому фактору нашего формирования вообще свойственно то, что обращение к добру, жертва во имя него, будучи средством преображения, не может служить простым инструментом достижения этого преображения. В тот самый момент, когда чистое наслаждение прекрасным начинает использоваться в корыстных целях, ради тех или иных «духовных приобретений», когда мы дарим своей любовью ближнего, чтобы таким образом внутренне усовершенствоваться, например, прибегаем к литургической молитве как к какой-нибудь аскетической практике, в качестве средства духовного прогресса — в этот момент все указанные виды самоотречения как раз и теряют свою силу. Теряя для нас свою ценность как таковую, они одновременно теряют способность преображать наше существо.
Однако в этом случае установка на собственное преображение может не столь полно исключаться из нашего сознания, как во время нравственных поступков, когда мы сосредоточены на приумножении добра, например побуждаемые любовью к ближним. Хотя и во всех остальных случаях установка на преображение не должна носить инструментализирующего характера, когда наша нравственная позиция является «средством» преображения.
Мы уже можем здесь прояснить несколько аспектов содержания нашего преображения. Во-первых, созерцательная устремленность к Богу — а схожая картина наблюдается и в отношении всех истинных ценностей — включает в себя встречу нашей самости с Богом. Мы с необыкновенной силой осознаем колоссальную дистанцию, отделяющую нас от Божественной святости, ту дистанцию, осознавая которую Петр воскликнул: «Господи, отойди от меня, ибо я недостоин». Мы начинаем постигать, что должны измениться, стать совершенно другими, чтобы быть достойными соприкоснуться с Богом. «Кто взойдет на гору Господню, или кто станет на святом месте Его? Тот, у которого руки неповинны и сердце чисто» (Пс. 23, 3-4). В нас пробуждается тоска по преображению во Христе — и именно как предпосылка для «frui», полноты обладания Богом, духовного брака с Господом, что и является конечной целью и подлинным содержанием преображения. Мы говорим: «Господи, я не достоин, чтобы Ты вошел под кров мой, но скажи лишь слово — и излечится душа моя».
Во-вторых, мы переживаем наше созерцательное стремление к Богу как нашу вовлеченность в Божественное. В полном соответствии с тем, что Бог есть единственное содержание наших жертвенных устремлений, мы восклицаем вместе с Петром: «Наставник! хорошо нам здесь быть; сделаем... кущи». В нас просыпается страстное желание сказать с Екатериной Сиенской: «Пусть будешь Ты, а меня не будет». Хотя наше преображение при созерцании Господа и не является первоочередной целью, однако оно, само собой разумеется, проходит красной нитью сквозь контемплативную устремленность к Богу. Это следует из логики нашего возвышения с помощью Господа и собственного участия в этом.
Очевидно, что здесь не может идти речи об использовании созерцания в качестве инструмента нашего преображения. Но мы можем и должны пережить его преображающее воздействие, при этом все связанное с нашим преображением играет хотя и второстепенную, но вполне законную роль.
В-третьих, необходимо расслышать призыв Господа, доносящийся до нас с тех высот, куда мы устремляемся в созерцательном порыве, и имеющий непосредственное отношение к нашему преображению, и запечатлеть его в себе. Если созерцание подлинное, оно обязательно повлечет за собой новые замыслы, по крайней мере решимость остаться верным этой тяге ввысь, да это и будет иметь место всегда, поскольку такова сущность истинного созерцания. Наш духовный взор становится острее, мы различаем то, что имеет цену перед ликом Христа, а все противное Его святому образу мы отклоняем по собственной воле. Так наше преображение после каждой очередной созерцательной жертвы становится составной частью процесса.
Наконец, на генеральной линии нашего преображения во Христе мы можем зафиксировать пункты созерцательной жертвенности во имя Бога и истинных ценностей в качестве тех животворных источников, из которых нам безвозмездно даруется преображение. В зависимости от вида созерцательного воодушевления мы имеем различные ступени одного и того же. Они располагаются между двумя полюсами, один из которых — это «opus Dei», «боготворчество». Противоположный — преданность тварным ценностям. В боготворческой деятельности, в литургической молитве тема нашего преображения отступает, как правило, на второй план, при обращении к тварным ценностям она обычно становится доминирующей. Что касается нашей преданности тварным ценностям и истинного использования их, наслаждения ими — то здесь важную роль играет та точка зрения, что в нашем преображении во Христе миссия их значительна. Мы не должны сомневаться в том, что приобщение к красоте природы, к подлинному, великому искусству делает нас лучше, если при этом мы полностью отдаемся их благотворному воздействию и голос прекрасного достигает глубин нашего существа. Нам следует помнить, что любовный союз, если только он имеет свое основание во Христе, преображает нас и делает нас ближе к Богу. Хотя в момент этого порыва к тварной красоте единственным его содержанием является лишь объект во всем блеске его внутренних достоинств, однако упомянутая выше точка зрения имеет немаловажное значение для решения вопроса, какое же место в своей жизни мы можем и должны отвести «frui», «наслаждению» тварными ценностями. Многие религиозные люди заблуждаются, думая, что в рамках тварного мира непозволительно никакое «frui», никакое самозабвенное наслаждение. Они рассматривают все сотворенное только с точки зрения возможности его инструментального использования для достижения вечной цели. Они помещают любое «frui», наслаждение тварными ценностями в категорию обычных удовольствий, поэтому и полагают, что бесстрастный труд более угоден Богу, чем подобное «наслаждение». Но они забывают, что все дары Господа, «Отца света», имеют высокое назначение преображать нас во Христе, а потому и это «наслаждение» есть преисполненный глубокой важности богоугодный душевный труд. Опасаясь потерять из виду конечную цель, они оставляют без внимания важнейший фактор нашего преображения. Они не видят, что в данном случае подлинное «uti», использование тварного в перспективе нашей вечной цели, имеет своей предпосылкой «frui», свободное от инструментального, «корыстного» груза «uti». Поэтому нам следует как раз в целях нашего преображения во Христе отвести возвышенным тварным ценностям, говорящим нам о Боге и оказывающим глубокое воздействие на нас, подобающее место в нашей жизни, помня, что творение — это не поле аскетической борьбы и самоумерщвления и что его сокровища, при правильном их использовании, могут помочь нам в достижении нашей великой цели. Мы должны почувствовать, какое очищающее, приближающее нас к Богу влияние оказывает все истинно прекрасное, как оно отвлекает нас от всего греховного, мелочного и говорит нам о Боге, если только мы послушно следуем его зову и поднимаемся все выше, проникаясь глубоким значением и благородством подлинной красоты. Мы должны в полной мере осознать, сколь благотворно умиротворяющее влияние великой и глубокой любви во Христе, помогающей нам избавиться от привязанности к недостойным вещам и открывающей нам Бога. Мы должны понять, что она служит неиссякающим источником вдохновения, возвышающего наши души, что благодаря ей наше поведение становится простым в подлинном и глубоком смысле этого слова. Мы должны пытаться во всем расслышать Божественный зов и не противодействовать нашей естественной тяге к горнему, источником которой являются подлинные земные ценности. Это важное условие в работе по собственному преображению — принципиальная готовность следовать на зов Господа, заключенный в дарах красоты и добра, сознательное принятие их логоса. Об этом можно сказать словами псалма: «Ныне, услышав голоса их, не ожесточайтесь сердцем».
Преображающее влияние на наше целостное нравственное бытие оказывают также отдельные поступки и добрые дела. Но в этом случае тема нашего преображения звучит иначе, нежели в случае созерцательной жертвы. Там ее законная роль была только что рассмотрена. Активный нравственный поступок или, например, воздержание от определенного греха, какое бы влияние они ни оказывали косвенным образом на формирование нашего бытия, не могут совершаться ради достижения этой цели, т. е. преображения. Наши добрые дела имеют свою конечную цель в Боге и являются конкретным ответом на достойное и недостойное, на заповеданное или запрещенное Богом. Совершая нравственный поступок, мы должны сосредоточить свое внимание исключительно на этой конкретной, богоугодной цели и заботиться лишь об одном: дать достойный ответ Господу. Выручая человека, попавшего в беду, мы полностью поглощены лишь предотвращением грозящей ему опасности, при этом нам не должно быть никакого дела до собственного духовного роста. В данном случае мы следуем Господнему призыву, заключающемуся в требовании предотвратить зло, не думая о том, что это может послужить нашему нравственному совершенству. Но стоит только нам совершить подобный поступок в видах нашего преображения, как он становится внутренне фальшивым. Он является нравственным в той самой мере, в какой мы заинтересованы в осуществлении чего-либо нравственно ценного или, наоборот, в недопущении нравственно недостойного. Наш взгляд должен быть всецело устремлен на соответствующий объект и через него — на Бога, но ни в коем случае не на собственное освещение. Такой нашей нравственной реакцией мы обязаны предмету как таковому и не имеем права инструментализировать, превращать ее в орудие, в противном случае она теряет свою значимость и действенность. Здесь не могут иметь места рассмотренные формы тематизации преображения. Добрые дела суть плоды нашей связи с Богом и никак не могут рассматриваться как средства обретения этой связи. Об этом говорит св. Иаков: «Чистое и непорочное благочестие перед Богом и Отцом есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях» (Иак. 1, 27). Добрые поступки столь глубоко присущи новому человеку во Христе, что когда у нас возникает решимость сделаться таким новым человеком, мы одновременно подразумеваем и их в качестве следствия нашего будущего нового качества. Эта решимость реализуется через конкретные намерения в результате ежедневной проверки своей совести. Эти намерения имеют своей целью следовать призыву Господа в различных ситуациях и не оскорблять Его величия определенными действиями, воздержаться от которых — в нашей непосредственной власти. Раскаиваясь в собственной лжи, в опрометчивости, винясь перед Богом в равнодушии к ближним, в пренебрежении молитвой, мы тем самым не только желаем избежать в будущем подобных конкретных ошибок, но и имеем намерение так духовно укрепиться, чтобы при ближайшей возможности поступать в соответствии с ситуацией, т. е. дать правильный ответ на призыв Бога и на то доброе, в чем он заключен. Наше стремление к стабильной нравственной позиции проистекает из желания не возводить хулу на Бога своими конкретными действиями, т. е. следовать Божьей воле в своих ежедневных поступках, а эту возможность нам и дает наш нравственный облик как таковой.
В момент нравственного поступка все наше внимание должно быть поглощено тем, чтобы выполнить стоящие перед нами требования: например, при спасении человека все наши помыслы должны быть связаны лишь с жизнью этого человека, или, скажем, в минуту охватившего нас искушения солгать нам следует думать о возвышенном, угодном Богу назначении слова — выражать истину. Точно так же — и даже в большей степени — наше намерение в какой-либо предстоящей сложной ситуации вести себя правильно должно быть всецело связано лишь с актуализацией угодной Богу, верной нравственной позиции как таковой. Тогда наши конкретные намерения, возникающие в результате исследования собственной совести, также будут существенным элементом нашего участия в собственном преображении во Христе, который мы можем и обязаны внести. Тем самым они становятся незаменимым орудием нашего преображения, тем орудием, которое Бог доверил нашей непосредственной власти. Поведение в духе Христа, добрые дела, творимые нами, — это частично следствие и плод нашего преображения, частично же — актуализация этого преображения, этапы, которые проходит наша душа по мере постижения Христа. Однако они ни в коем случае не должны совершаться: с этой целью значение их как конкретных откликов на призыв Господа не зависит от последствий, и мы не должны «приводить их в действие» в качестве механизма преображения.
* * *
До сих пор мы рассматривали лишь те факторы, которые влияют на наше преображение как бы безвозмездно, в качестве некоторой даровой «прибавки» к уплате за ту или иную нравственную позицию. В связи с этим возникает вопрос: а что, собственно, может наша свобода, каким образом мы можем сознательно участвовать в собственном преображении?
Первое, что мы в состоянии предпринять, — это постоянно стремиться приподниматься над частными аспектами жизненных ситуаций ради полноты истины, постоянно помнить о Боге, о евангельском откровении, о нашем вечном предназначении. Мы должны стремиться через молитву, постоянно обследуя свое нравственное состояние, как можно чаще обращая взоры к небу, глядеть на вещи «in conspectu Dei», «с точки зрения Бога». Нам следует постоянно помнить о величии и благородстве, свойственном каждому человеку в той мере, в какой он является богоподобным созданием, которое возлюбил Своей бесконечной любовью и искупил Своей святой кровью Христос. Многие люди довольствуются той убогой духовной атмосферой, в которую сами себя помещают и которая искажает их существо. Не видя этого и принимая человека таким, каким он сам себя делает, мы тем самым оказываемся на периферии жизни; она разбивается для нас на единичные автономные ситуации, а наше восприятие уплощается. Мы обязаны постоянно преодолевать подобную примитивную точку зрения, глядеть в корень сквозь бездушную видимость и помнить о величии и красоте метафизической ситуации, в которой объективно находится каждый человек, независимо от того, знает он об этом или нет: помнить о состоянии диалога, в котором его душа предстоит Богу. Полны величия призывание нас Богом, наша ответственность перед Ним, неисчерпаема тема вечной участи каждого человеческого существа, вопрос, обращенный Богом к каждому из нас: «Где ты, Адам?» Сталкиваясь с человеком, мы должны прежде всего представлять себе глубочайшую серьезность и святость тех вещей, с которыми в первую очередь и связана каждая человеческая душа. На этом фоне отдельные человеческие ошибки и слабости перестают быть вызывающими досаду или отвращение изолированными свойствами характера и становятся грехами или последствиями грехов, при определенных обстоятельствах даже устрашающими, но при этом указывающими на бедственное состояние человеческой природы как таковой и напоминающими о Божественной справедливости и милосердии. Даже имея постоянно перед глазами наши грехи, мы не должны забывать о величии духовной личности как богоподобного существа, о факте непостижимого объединения человеческой и Божественной природы через Христа, о возвышении первой таким образом и о трогательной красоте души, осененной благодатью. Тем самым мы создаем необходимые условия для того, чтобы нашими душами завладевало добросердечие и любовь к ближнему. Да и каким образом расцветет в нас любовь, если мы не пробьемся к последней реальности, не постигнем присущей каждому человеку красоты — той красоты, которую не уничтожить до конца, пока он находится «in statu viae», в состоянии движения!
То же самое касается и каждой добродетели в отдельности. Прежде всего, мы должны освободить предмет от всех естественных призрачных личин, подняться до Божественной истины и стремиться глядеть на вещи в их первозданном значении, в том преображающем их свете, который они получили через Христа. Ибо первоочередным условием всех добродетелей является приверженность к последней и окончательной истине, поскольку они заключаются в правильном, надактуальном ответе Богу и миру подлинных ценностей. Второе, что мы можем сознательно делать для преображения нашего бытия, — это постоянно предавать себя Богу, что выливается в молитву-прошение. Мы должны снова и снова отдавать себе отчет в том, что мы сами по себе ничто, получить что-либо мы можем лишь от Бога, поэтому мы и предаем свою душу в Его руки и постоянно повторяем: «Твой я» (Пс 118, 94). Но одновременно мы должны сознавать и недостаточность этого акта, а именно то, что единичным актом мы не можем раз и навсегда утвердиться в Боге. И как раз поэтому сам этот акт побуждает нас молить Бога о помощи: «Спаси меня» (Пс. 118, 94). Третье, что мы можем сделать для преображения нашего существа, — это каждодневно кропотливо работать над собой, и лучше, если эта работа будет проводиться под знаком аскезы. Отказ даже от законных удобств должен привести к нашему постепенному духовному умиранию для мира и одновременно к нашему опустошению для Бога. Благодаря тщательной конкретной работе над собой ослабевают бесчисленные нити, связывающие нас с земным. При этом не следует думать, что аскетическое воздержание создает в нас условия для роста какой-либо добродетели лишь в меру внутренней связи между первым и второй. Пост, безмолвие, подавление в себе зрительного вожделения — все это не имеет прямой связи с добродетелью любви, и однако эти аскетические практики способствуют укреплению в нас этой добродетели. Ибо привязанность к плотским удовольствиям, от которой нам и помогает освободиться пост, является препятствием для свободного излияния любви; примером может являться похоть, с которой мы боремся с помощью поста. Аскеза безмолвия может уберечь нас от духовной распущенности, от опасности оказаться на периферии жизни. А надмирная любовь расцветает в нас только в том случае, когда мы сосредоточены и находимся в подлинном центре событий. Любая форма самоволия уводит нас от источника любви. Инертность, любовь к комфорту, преодолению которых служит умерщвление плоти, являются одной из форм эгоизма и делают нашу жизнь несвободной и ограниченной, и все это несовместимо с любовью.
Но, прибегая к аскезе, мы не должны забывать, что она не является средством, которое действенно само по себе, подобно лекарству, производящему желаемый эффект чисто причинным путем. Любая аскетическая практика только тогда подготавливает почву для нашего преображения во Христе и делает нас свободными для Бога, когда ее побудительным мотивом и формирующим началом является постоянная тоска по Богу, глубинная решимость стать новым человеком во Христе, сознание того, что аскеза — всего лишь косвенное сознание необходимых условий и ее формальное использование не означает автоматически ее эффективности, что ее действенность предопределяет также внутренняя устремленность к Богу и, в первую очередь, помощь Господа. Поэтому церковь и молится во время Великого поста: «Взгляни, Господи, на детей Твоих и дай нашему духу, очищающему себя умерщвлением плоти, воссиять у Тебя в тоске по Тебе» (Молитва в первый четверг). Мы увидим в следующей главе, сколь тесно взаимосвязаны истинная свобода и любовь, а также то, как различные виды аскезы, непосредственной целью которой является освобождение нас от многообразных неупорядоченных привязанностей к тварным ценностям, подготавливают почву для любви и других добродетелей. Такая опосредованная работа над собственным преображением заключается также и в том, что мы стараемся избегать всего, что отвлекает нас от Бога. Мы сделаем важный вклад в наше преображение — и это в нашей непосредственной власти, — если будем избегать бесполезных разговоров, чтения поверхностной литературы, избегать всего того, что питает наш нездоровый интерес, тех вещей, что уводят нашим мысли от Бога, прочно укоренены «в миру» и, как мы уже видели, вредят собранности и цельности нашей натуры. Мы также должны по возможности избегать соприкосновения с тем, что создает вокруг себя атмосферу тривиальности. Конечно, это не означает, что мы должны пугаться столкновения с пошляком, когда того требует наша апостольская миссия или долг любви к ближнему. Однако при этом нам не следует свыкаться с этой атмосферой, отдыхать в ней, а напротив — чувствовать себя в ней чужими и, как бы изолируя себя от нее и постоянно следя за собой, ощущать свое пребывание в подобном окружении как жертву.
Еще одно средство нашего духовного преображения — это твердый распорядок нашей повседневной жизни. Распорядок — даже если не принимать во внимание внутреннего значения его отдельных установок для формирования добродетелей — сам по себе оказывает на нас благотворное влияние. Он вносит в нашу жизнь покой, постоянство, придет ей определенный ритм, что облегчает нам духовную концентрацию. Кроме того, он оберегает нас от опасности оказаться в плену у быстро сменяющих друг друга событий нашей жизни и тем самым так и не приступить к тому, в чем особо нуждается душа. Таким образом, мы предоставляем не случаю решать, предадимся ли мы в тот или иной момент молитве, созерцанию или работе над собой, а принимаем заранее меры к тому, чтобы утвердить нашу жизнь на прочном основании. Порядок воспитывает в нас настойчивость, без которой все благие намерения остаются безрезультатными. Наконец, он помогает нам покончить с капризами, и поэтому желание творить добро перестает быть игрушкой наших изменчивых настроений и мы все более и более привязываем себя к Божественному. Это с наибольшей силой проявляется тогда, когда упорядочивающим фактором нашей жизни становится послушание, какое мы наблюдаем в монастыре, а не просто личная решимость следовать в своей повседневной жизни определенному правилу. Естественно, мы и в этом случае должны помнить, что любое упорядочивание внешнего существования является всего лишь одним из средств, помогающих добиться цели, а потому мы не должны всецело полагаться на него. Не следует абсолютизировать дисциплину и делать ее самоцелью. В противном случае она притупит нашу способность воспринимать зов Господа и ожесточит наше сердце, вместо того чтобы помочь ему растаять в лучах Христовой любви.
Незаменимую роль в нашей жизни играет труд. Праздность, отсутствие систематической работы деморализуют нас, затрудняют внутренний прогресс. Наша природа нуждается в упорядоченном раскрытии своих творческих сил, в целенаправленной деятельности. И как бы ни была скромна цель сама по себе, она будет полна смысла, если наша деятельность раскроет для нас ее нравственное значение. Деятельность ради самой деятельности или какая-либо несерьезная активность не оказывают такого благотворного нравственного воздействия. Любая деятельность должна иметь, хотя бы отчасти, характер служения, «servire», и тогда, как бы скромна она ни была, она будет занимать свое место в иерархии служения царству Божьему. Как мы уже видели, человек как падшее существо не может постоянно удерживаться на той высоте, какую предполагает чисто созерцательное поведение, оно невозможно «in statu viae», в состоянии движения к вечному. На земле лишь редкие моменты представляют собой подобие — причем отдаленное — тому состоянию в вечности, которое блаженный Августин называет «vacare», что можно приблизительно перевести как «праздность» — святое состояние свободы, открытости и праздника. Большая часть нашей жизни должна быть заполнена работой, посредством которой мы служим какой-либо осмысленной цели. Отсутствие подобной деятельности, не имеющее ничего общего с упомянутым «vacare», а являющееся простым отдыхом или паузой в работе, не должно продолжаться долго, иначе это избалует нас, а наша жизнь потеряет в серьезности. Мы начнем скучать, а скука — самая подходящая почва для греха. Труд — это великая защита от всевозможных низменных инстинктов.
* * *
Нашей свободе предоставляется еще одна возможность повлиять на наше преображение — и повлиять необычайно глубоко, — но только в определенные моменты. Бывают ситуации, создать которые мы не можем по собственной воле, но благодаря которым наша свободная личность получает уникальную возможность произвести глубокие изменения в собственном существе. Например, жертвуя в какой-либо ситуации конкретной собственностью, мы тем самым вносим вклад в наше принципиальное освобождение от привязанности к собственности как таковой. Прощая одного человека, по отношению к которому мы долго таили обиду, мы таким образом вообще душевно смягчаемся. А глубокое смирение по какому-нибудь конкретному поводу может оказаться долговременной победой над нашей гордыней. Случаются моменты, когда наша способность сознательно проникать в глубины собственного существа и там производить долговременные изменения необыкновенно усиливается благодатью Божьей. Предмет, с которым непосредственно связана наша внутренняя позиция, выступает в данном случае как «pars pro toto», «как часть вместо целого». Освобождаясь от его власти, мы тем самым меняем свое отношение к той сфере, которую он представляет. Побеждая в одном-единственном случае, мы освобождаемся от нашей закрепощенности как таковой. Это та победа, которую одержал святой Франциск, когда обнял прокаженного и поцеловал его язвы. Этим поступком он не только разбил оковы отвращения и страха, стеснявшие его любовь, но и преодолел зависимость от собственной природы. Во всех этих случаях вовне направленное деяние становится неким внутренним актом, создающим совершенно новую ситуацию в нашей душе. Ярче всего это проявляется при религиозном обращении. Как уже было сказано, мы не можем произвольно создавать подобные ситуации. Такие минуты подарены нам свыше, — тогда нашей свободе предоставлено делать выбор, имеющий глубокие последствия, а у нашей способности волить необычайно расширяются горизонты. В эти моменты мы можем сделать поистине значительный шаг по направлению к желанной цели — к новому, устойчивому умонастроению, в то время как в обычные периоды нашей жизни мы можем совершать свободно лишь единичные поступки, имеющие влияние — и то косвенное — на наше преображение. О таких моментах говорит Писание: «Вот, теперь время благоприятное, вот теперь день спасения» (2 Кор. 6, 2). И мы не смеем упускать эти решающие моменты нашей жизни: «О, если бы вы ныне послушали гласа Его: не ожесточите сердца вашего» (Пс. 94, 7-8).
Однако решающим фактором нашего преображения во Христе является не то, что мы делаем, что мы можем сделать благодаря свободе воли, но лишь дарованное нам в Таинствах, особенно во время принесения святой Жертвы и в причастии. Только спасший и возродивший нас Своей святой кровью Господь Бог может допустить нас к Себе и преобразить. Это Он зовет нас: «Кто жаждет, иди ко Мне и пей» (Ин. 7, 37). Это и будет нашим вкладом: жаждать и утолять жажду. Нашей свободе и предназначено воспринять дары благодати и сверхъестественной жизни, которые Он на нас расточает, широко распахнуть нашу душу навстречу этой Божественной жизни. Мы удостаиваемся этого не помимо нашей воли, а когда сознательно припадаем к Христу и утоляем свою жажду. Но то, что мы получаем при этом, превосходит все наши намерения и ожидания, все что доступно нашему восприятию. Мы получаем совершенно объективно новую жизнь, глубочайшим образом, бытийно преображающую наше существо. И наконец, наше сознательное участие в собственном преображении во Христе заключается также в молитве. Мы должны постоянно умолять Бога преобразить нас, благословить наши труды по собственному преображению. Памятуя о словах Господних: «Без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15, 5), — а также о Его призыве: «Просите и получите» (Ин. 16, 24), — мы должны молить вместе с Церковью: «Бог Сил, Сущий совершенств, ниспошли нашей душе любовь к Твоему святому Имени, и да убоится Тебя душа наша; напитай доброе и сохрани то, что напитал, в благочестии» (Молитва на шестое воскресенье после Троицы).
* * *
Итак, мы видим, сколь многообразны способы нашего участия в собственном преображении и какую роль в этом процессе нам отводит Бог. Пути, ведущие к отдельным добродетелям — а последние являются плодами Духа Святого, в которых заключена Божественная жизнь, воспринятая нами в крещении, — рассматриваются в соответствующих главах. Здесь же следует подчеркнуть вот что: новая сверхъестественная жизнь, ниспосылаемая нам Христом при крещении, есть чистый дар Божественного милосердия. Если мы даже над своей естественной жизнью не властны, если мы не можем, по слову Господа, и части тела своего создать, то мы тем более не в состоянии достичь собственными силами сверхъестественной жизни. Но для полного раскрытия этой святой жизни, для преображения во Христе требуется и наше свободное участие. Уже восприятие святой жизни в купели не только предопределяет будущую нашу веру, но и создает определенную перспективу для нашей воли, что отчетливо выражено в самом ритуале, когда восприемник трижды повторяет: «volo» — «желаю». Призыв Господа: «Следуй за Мной» — относится как к самостоятельному обращению к Богу, предшествующему крещению, так и к работе над собой, проходящей через всю нашу жизнь, до последнего вздоха. Новыми людьми во Христе мы можем стать лишь в том случае, если по собственной воле примем участие в своем преображении. И каким бы малым ни было наше участие в этом по сравнению с влиянием на нас Господа, работа, из которой и состоит наше участие в собственном преображении, велика, трудна и многообразна. Недаром об ее успехе молится святая Церковь на протяжении почти всего церковного года, например во время службы на тридцатое воскресенье после Троицы: «Всемогущий, вечный Бог, вдохни в нас веру, надежду и любовь. И чтобы мы обрели обетованное Тобой, помоги нам любить, как Ты наказал». О том же и в молебне на третье воскресенье после Пасхи: «Господи, возвращающий заблудших на путь праведный... помоги всем, называющим себя христианами, отвернуться от того, что противно этому имени, и стремиться к тому, что ему соответствует».
